Мертвая тишина царила во дворе. По тротуару проходили люди, на главной улице протарахтел далекий «шоссон», где-то прокричал ворон, и в воздухе захлопали крылья голубиной стаи, которая обычно собиралась возле мельницы, что по другую сторону квартала. Но двор Авраама-каменотеса, точно островок тишины, не издавал ни единого звука. Ни камня, ни человека, ни железа.
Авраам лежал, весь дрожа, на ступеньках маленького каменного дома, его руки были протянуты к порогу вечно закрытой двери. Из-за высоты стены и из-за нежности своего возраста я не мог разобрать, то ли он видит сны наяву, то ли плачет во сне. Долго лежал он так, но в дом свой, в свой запертый каменный дом, так и не вошел.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
— Всё другое вода тушит, — сказал Авраам. — Только камень она зажигает. Смотри-смотри, Рафаэль, как он начинает гореть…
Арабский каменотес и трое его сыновей приготовили каменные плиты для обработки. Они перекатили их по круглым деревянным направляющим и сдвинули друг с другом внутри деревянной рамы, жесткой и достаточно низкой, потому что Авраам мог высекать только сидя.
Он подошел к своему каменному ящику, тому самому, в котором тяжесть заменяла замок, одной рукой поднял крышку, другой пошарил внутри и вытащил старый компас. Следуя его указаниям, Ибрагим с сыновьями сориентировали деревянную раму — «так, чтобы мы видели тень наших гор, которая двигалась бы вместе с солнцем, как тень настоящих гор».
Потом они положили на раму длинный ватерпас и с помощью обломков камня и деревянных клиньев выровняли ее — «так, чтобы вода, если мы нальем ее в наши реки, потекла бы, как в настоящих реках».
Когда они кончили, я приготовил им еще чаю, и, выпив его, и поблагодарив, и пересчитав деньги, они распрощались с Авраамом и вернулись в свою деревню, а я был послан в город, в книжный магазин «Рабочей библиотеки», купить у господина Вайнштока большую карту Страны Израиля.
Господин Вайншток, хозяин магазина, хорошо меня знал. Я не раз приходил к нему с Мамой — купить новые книги или поменять старые на другие, и он всегда корил ее за привычку загибать «ушки» и поручать мне дочитывать вместо нее окончания.
«Ну ладно — книга, госпожа Майер, но подумайте о мальчике — что из него выйдет, если он не узнает начал?» Мать ответила, что все книги все равно начинаются с произвольно выбранного места и только Танах[107]начинается с настоящего начала, и он рассмеялся. У него было широкое и приятное лицо, и, пока Мать выбирала себе новую книгу, он обычно рассказывал мне о моем умершем отце и уговаривал помнить о нем хорошенько.
— Но я не умею хорошо запоминать, — сказал я ему однажды. — Даже наш учитель в школе сердится, что я ничего не могу выучить на память.
— Рафаэль Майер, помнить отца — это не то, что учить на память в школе, — упрекнул меня господин Вайншток. — Отца не выучивают назубок, его выучивают, извини меня за высокопарность, надушу. Не старайся запомнить слова — запомни дотронувшуюся руку, запомни голос, запомни посмотревшие на тебя глаза, запомни кисточку для бритья, которой он мазнул тебя по кончику носа.
Я удивился, откуда он знает, но не спросил. Я рассказал ему, как однажды привел тебя из твоего класса в мой, чтобы ты продекламировала вместо меня отрывок, который мы должны были выучить на память, и как учитель рассердился, и как Большая Женщина пришла в школу, и все дети смеялись.
Господин Вайншток тоже засмеялся, а потом стал серьезным: «Да, Рафаэль Майер, женщины помнят. Память припасена для них, на нашу беду. Они — те, которые помнят и сохраняют, а мы — те, которые выплескивают и теряют». В этом месте Мать кашлянула из-за книжных полок, и господин Вайншток поторопился прервать свои рассуждения.
Сейчас, когда я пришел и попросил у него «большую карту Страны Израиля», он поинтересовался зачем.
Я сказал ему:
— Чтобы сделать карту из камня для слепых детей.
Он спросил:
— Что значит — сделать карту из камня? Кто сделает? Ты?
— Почему я? Дядя Авраам сделает.
— Я знаю всю твою семью, Рафаэль Майер, — сказал господин Вайншток. — И единственный дядя Авраам, которого я помню, это тот, что упал с лошади.
— Нет, — сказал я. — Это Дядя Реувен. Дядя Авраам — это каменотес.
— Авраам-каменотес? Кто это? Тот каменотес, что когда-то жил в вашем квартале?
— Он и сейчас живет там.
— Что ты говоришь? Он жив? А мне кто-то сказал, что он покончил с собой. Я знавал всю эту банду каменщиков, и его, и Бороду, и Калехштейна. Ты слышал о них? Ты знаешь, что это Калехштейн изготовил тот камень, на котором стоит лев нашего Трумпельдора?[108] Поверь мне, Рафаэль Майер, его камень красивее самого льва! Так он еще жив, этот твой Авраам?! Всего несколько дней назад сюда заходила младшая дочь Бороды, купить книгу, и сказала мне, что слышала, будто он покончил с собой. Интересно, что стало со всеми его деньгами? У него ведь денег было, как воды в море, а наследников — ни одного.