В доме напротив

Он в третий раз прошел набережную, но ее не встретил. Случайно взглянув на большое здание, где размещались профсоюзы и клубы, он увидел ее с тем самым молодым человеком в окне второго этажа.

Они будто вознеслись над толпой и над бухтой. Это было видно по светлым Сониным глазам, рассеянно устремленным вдаль. Парень наклонился к ней, что-то говорил, а она слушала, не глядя на него и даже, возможно, не разбирая слов, но по лицу было видно, что ей очень хорошо.

Яркий сурик грузовых судов, стоящих на рейде, ложился на воду длинными красными полосами. Ночью пришел греческий парусник, и три его мачты вырисовывались на зелени гор.

Толпа шла двумя потоками. Под ровный шум шаркающих ног Адиль бей бросал на людей быстрые взгляды исподлобья, как будто они внушали ему страх.

Остальной город был пуст. На набережную, тут и там, вливались улочки, грязные и черные, как сточные канавы. От перерабатывающего завода тянуло запахом нефти. Все это было миром нефти — молодые люди, девушки, бритые головы, распахнутые рубашки. Рабочие, обсуждавшие что-то в помещении первого этажа, следили глазами за указкой, которой выступавший водил по сине-красной диаграмме — диаграмме добычи нефти!

Высокий парень со своей подружкой не случайно сумел купить велосипед — он, должно быть, специалист.

Адиль бей попытался как-то поесть в ресторане, куда Соня послала его с запиской, написанной по-русски. Стены там были выбелены, как в учреждениях. Столы из некрашеного дерева. Люди сидели и ели молча, поставив на стол голые локти; казалось, будто они работают: суп, немного мелко нарезанного мяса с овсяной кашей, кусок черного хлеба. Девушка на лету пересчитывала подаваемые на стол тарелки. Другая нанизывала на железный наконечник зеленые чеки, которые ей отдавали официанты. Еще какие-то девушки, должно быть, работали на кухне.

Адиль бей не понимал этого, как не понимал их прогулок по набережной. Ему стало бы легче, если бы он увидел людей, играющих перед домом в триктрак, или даже старика, курящего наргиле.

Но стариков тут вовсе не было. Или, вернее, они походили на посетителей консульства. Если они шли еще вместе с толпой, то уже полностью утратили с ней связь. Жалкими призраками брели они мимо, и казалось, никто их не замечает, а если кто-нибудь из них падал, его обходили, как ненужную вещь.

Еще два, а то и три раза прошел он набережную во всю ее длину, потом настала ночь. В Доме профсоюзов осветились почти все окна. Кто-то наигрывал гаммы на саксофоне.

Соня по-прежнему стояла на том же месте, а молодой человек что-то ей нашептывал.

Теперь Адиль бей уже знал: во всем городе, в каждом доме, в каждой комнате жила семья, а то и две, не говоря о “кулаках” и детях “кулаков”, которые ночевали под открытым небом. По утрам у дверей кооперативов выстраивались хвосты, пока не появлялось объявление, что кончилась картошка, или мука, или крахмал.

И вдруг неожиданно, будто это был совсем другой город, вспыхнуло сияющее, многометровое слово “Бар”. Стоило только открыть дверь — и навстречу бросился швейцар в ливрее, чтобы принять из рук шляпу, за портьерами виднелись какие-то пары.

Адиль бей сел за первый попавшийся столик и осмотрелся.

Играли танго, свет был притушен, горели только лампочки, украшавшие большой барабан, казалось, что пары танцуют в рыжеватых лучах огромной луны. Адиль бей слышал это танго в Вене и Стамбуле, в том же мягком освещении, и точно так же фигуры музыкантов растворялись в темноте.

Точь-в-точь как в Стамбуле, здесь были иностранные моряки, женщины в плохо сшитых шелковых платьях, негромкий смех, шепот, запах спиртного и духов и официанты в белых куртках ходили от столика к столику.

— Что будете пить?

К нему обратились по-французски, подали карту вин, раскрытую на перечне различных сортов шампанского. В тот же миг кто-то помахал ему с соседнего столика, самого шумного. Человек шесть сидели там за бутылками шампанского и виски. Человек в белом костюме и рубашке с расстегнутым воротом, не вставая со стула, обратился к Адиль бею:

— Сюда, дружище!

Адиль бей нерешительно поднялся. Большая ручища протянулась ему навстречу, пожала ему руку.

— Джон из “Стэндэрта”. А вы новый консул. Мне говорили о вас у Пенделли. Официант, бокал сюда!

И указывая на офицеров, сидящих с ним за столиком, добавил:

— Мои товарищи! Здесь все — товарищи! Виски? Шампанское!

Он был пьян. Пьян он был всегда и всегда ходил в селом костюме, в рубашке с открытым воротом на могучей шее. Всегда бешено гонял свою машину по городским улицам, внезапно тормозя на поворотах, рискуя сбить ребенка или старуху.

— А как дела с канальей Неджлой? — спросил он после очередного бокала.

Глаза его, несмотря на хмель, пристально рассматривали Адиль бея. Грубые черты его лица расплылись, веки отекли. На лице время от времени появлялось высокомерное выражение.

— Готово дело? — спросил он. И пожал плечами, заметив растерянность собеседника.

— Ну и дурак!

— Что такое?

Но Джон не дал ему времени рассердиться. К тому же слово “дурак” звучало не так грубо, как у других.