В добрый час! Гнездо глухаря

Даже русская литература в семье Судаковых оказывается показателем престижа. Как говорит сын Судакова Пров, «в каждом порядочном доме есть Цветаева, Пастернак и Юрий Трифонов». Книги названных писателей – впрочем, как и других, – в 70-х годах были столь же недоступны большинству, что и засушенная голова малых размеров. И ценность домашней библиотеки Судаковых определяется не количеством и даже не качеством книг, а именно их дефицитностью. Нечего и говорить о таких престижных мелочах, как альбом Босха или бутерброды с осетриной, которую в то время можно было получить разве что в спецпайках. Эти и им подобные детали быта, как и случайные обмолвки персонажей, разговоры ни о чем, играют в пьесе роль не меньшую, чем ключевые монологи.

«Заплывает душа телом» – так объясняет Пров нравственную глухоту отца. Судаков-старший живет в замкнутом номенклатурном мире, его речь сплошь состоит из прямых газетных цитат, изобилует всякого рода идеологическими постулатами. Человек своего чиновного клана, он панически боится вникать в проблемы мира внешнего. Дружбу сына с девочкой Зоей, у которой мать торгует в ларьке овощами, а отец-водопроводчик сидит в тюрьме, он воспринимает как нечто недопустимое. Самодовольный «глухарь» не замечает, что комфортабельный быт, окружающий его семью, разрушает нравственные устои, калечит судьбы близких, духовно их опустошает. Ни отчужденность жены, ни семейная драма дочери, ни душевное смятение сына не вызывают в нем тревоги.

Рядом с Судаковым живет его дочь Искра, по настоянию неверного мужа сделавшая аборт, одинокий и добрый человек, но трудности дочери для отца семейства – лишь внешние раздражители, чрезвычайно обременительные обстоятельства. Очарованный преуспевающим зятем, он не видит отчаяния дочери. Так, он признается Егору: «Ведь я на тебя как на творение своих рук любуюсь, горжусь тобой!» – и он же с поразительной черствостью и агрессивностью реагирует на то, что несчастная Искра молится Господу перед иконами в его кабинете.

Если в Егоре «глухарь» находит утверждение своих идеалов, то дети представляют для его образа жизни скорее угрозу. Поступок Искры для него опасен потому, что дочь может скомпрометировать отца: советский чиновник и его семья обязаны быть атеистами. Страх инициирует в Судакове грубые чувства, вульгарные намерения: он требует от дочери-«богомолки» плевать на иконы. Он глух и к просьбе сына купить в ведомственной аптеке дефицитное сердечное лекарство («Не загружайте меня всякой ерундой!»), и тот, кому оно предназначалось, умирает.

Номенклатурный мир жесток и циничен. Показателен разговор Судакова и его зятя Егора об Андрее Никаноровиче Хабалкине, высокопоставленном чиновнике, у которого «сын удавился». Сочувствие Хабалкину-отцу заглушается сочувствием Хабалкину-чиновнику, ибо, хорошо зная неписаные законы номенклатурной «механики», собеседники убеждены, что после случившегося его карьере придет конец. Как объясняет Егор, «не сумел собственным сыном управлять, какой же ты начальник». В итоге благоразумие одерживает победу над состраданием: зять советует тестю по тактическим соображениям не появляться на похоронах. И в Судакове, и в Егоре проявляются наклонности, достойные мародеров: оба стремятся получить место Хабалкина.

Розов не только показывает морально деградировавших людей, современные «мертвые души», но и создает совокупный образ порочной социальной системы. Чиновники взаимообязаны друг другу, каждая просьба влечет за собой цепочку последующих. Чтобы вмешаться в распределение ордеров на жилплощадь в ведомственном доме, необходимо кому-то устроить путевку в Карловы Вары, а чтобы получить эту путевку, нужно чьего-то племянника «протолкнуть» в аспирантуру… Судаков называет эту взаимозависимость «второй сигнальной системой». Под первой, очевидно, имеется в виду обязательная в те времена в каждом ведомстве телефонная сигнальная система гражданской обороны. Порой в Судакове просыпается чувство жалости к попавшему в беду человеку, но доброе начало, заложенное в его натуре, подавляется всем образом жизни советского чиновника: он привык к этой жизни и иной не желает.

Равнодушие Судакова к людям и его прямо-таки самозабвенное участие в служебной обрядовости, карьерных условностях гипертрофированно развиты в его зяте Егоре Ясюнине. Для Егора, как, впрочем, и вообще для нового поколения чиновничества, Судаков – уже архаизм, его поведение «обременено условностями». «Вчерашнее жаркое», «старье – оно и есть старье» – так отзывается о «глухаре» молодой сослуживец Егора Золотарев. И Егор, и Золотарев – чиновники грядущих предперестроечных 80-х годов, у которых сильно развит инстинкт самосохранения: они выживут при любых социальных потрясениях.