В Датском королевстве…

Я был полностью поглощен едой, а также беседой о политике со своим хозяином, когда в комнату вошла юная и до чрезвычайности миловидная крестьянская девушка, каковую я сразу бы принял за переодетую барышню, бежавшую от жестоких родителей и не милого ее сердцу жениха, если бы ее красные руки и подлинный крестьянский выговор не подсказали мне, что ни о каком переодевании и речи быть не может. Она дружелюбно кивнула, бросила быстрый взгляд под стол, вышла, но вскоре вернулась с миской хлебного крошева, чуть приправленного молоком, и поставила ее под стол со словами: «Вашей собаке, наверно, тоже что-нибудь требуется». Я поблагодарил ее за внимание, впрочем, оно было проявлено не ко мне, а к моему огромному псу, который с жадностью в два счета опустошил миску и теперь решил на свой лад отблагодарить благодетельницу, пытаясь потереться об нее. Но когда она, испугавшись, подняла руку, а бравый охотник неверно истолковал ее жест и заставил вскрикнувшую девушку попятиться к алькову, я отозвал пса и разъяснил ей его добрые намерения. Я привлек внимание читателя к этому банальному эпизоду только для того, чтобы сделать такое вот замечание: красоте все к лицу, ибо, что бы ни говорила и что бы ни предпринимала эта крестьянская девушка, она являла собою природную прелесть, каковую ни в коем случае не запишешь на счет кокетства, если только не обозначать этим словом врожденное свойство, не лишенное очарования.

Когда девушка удалилась, я спросил родителей, не приходится ли она им дочерью. Они ответили утвердительно, добавив, что это их единственный ребенок. «С вами она, видно, надолго не останется», — сказал я. «Боже упаси! Что вы такое говорите?» — воскликнул хозяин, хотя самодовольной улыбкой выдал, что прекрасно меня понял. «Мне представляется, — продолжил я, — что у нее хватает женихов». — «Хм, — пробурчал он, — в женихах у нее и вправду недостатка нет. Только на что годны эти женихи — вот о чем речь. Свататься, похваляясь карманными часами, трубкой с серебряной инкрустацией — так дела не решают. Чтобы телега тронулась с места, мало просто сказать „Но… пошел!“. И вот, — он оперся обоими кулаками о стол и нагнулся, чтобы выглянуть в низкое оконце, — один из них сюда направляется, только что выбрался из вересковых кустов. Ха-ха! Один из тех, что носятся по округе с парой дурацких чулок в коробе. Осел, вздумал свататься к нашей дочери, имея за душой двух волов и две с половиной коровы. Посмотрите-ка на него — ну прямо нищий с котомкой!» Все эти излияния относились не ко мне, а к идущему по вересковой дороге путнику, на котором и сосредоточился потемневший взгляд хозяина. Он находился еще достаточно далеко, и у меня хватило времени расспросить старика о молодом человеке и узнать, что он сын ближайшего соседа, который живет около полумили отсюда, что отец его владеет небольшим хутором и к тому же задолжал галантерейщику две сотни далеров, что сын несколько лет ходит по округе и продает шерстяные изделия и, наконец, что он осмелился посвататься к прекрасной Сесиль, но получил категорический отказ. Пока он рассказывал все это, она вошла в комнату, и по ее озабоченному взгляду, который она переводила с отца на путника за окном и обратно, я догадался, что она не разделяет точку зрения старика. Как только молодой торговец вошел в дверь, она тут же вышла через другую, успев, однако, бросить на него быстрый, но нежный и отчаянный взгляд.

Мой хозяин повернулся к вошедшему, схватился обеими руками за столешницу, точно нуждался в точке опоры, и на приветствие молодого человека «Мир дому сему!» и «Здравствуйте!» ответил сухо: «Добро пожаловать!». Тот какое-то время продолжал стоять, осматриваясь по сторонам, потом достал из внутреннего кармана трубку, а из заднего — кисет, выбил трубку о располагавшуюся рядом с ним изразцовую печь и снова набил ее. Все это он проделал в медленном и словно бы размеренном темпе, тогда как хозяин мой оставался недвижим, в той же самой позе.

Гость оказался красивым парнем, подлинным сыном нашей северной природы, что медленно расцветает, но зато бурно и долго цветет. Он был светловолос, голубоглаз, розовощек, и бритва еще не касалась его слегка опущенного подбородка, хотя ему по всей вероятности уже исполнилось полных двадцать лет. Как и подобает коробейнику, одет он был побогаче обыкновенного крестьянина и даже зажиточного галантерейщика: на нем был плащ, широкие штаны, жилет в красную полоску и нашейный платок из хлопка цвета спелой темной сливы — вот уж никак не назовешь его недостойным поклонником прекрасной Сесилии. Ко всему прочему мне пришлось по вкусу живое открытое лицо Эсбена, свидетельствовавшее, что его обладатель честен, терпелив и вынослив, а ведь это основные черты кимврского национального характера.