В чреве кита

— Мы обсуждали важное дело, — он краем глаза посмотрел на секретаршу, с удвоенным вниманием вновь уткнувшуюся в компьютер; затем добавил, понизив голос: — Заявка на место к конкурсу, состав комиссии. Между нами: я не хочу сюрпризов, с куском хлеба не шутят. Полагаю, ты пришел по тому же поводу?

Пожав плечами, я выдавил:

— Нет, я на самом деле только хотел…

— Не волнуйся, — прервал он, подмигивая мне. — Все в порядке. Но ради этого, — неуловимо скривив губы, добавил он тоном, в котором как атавизм отчетливо прозвучали лицемерные интонации продажного конформиста, — придется постараться.

«Что ты хочешь этим сказать?» — подумал я.

Историк продолжал:

— Кстати, а как Луиза?

«Кстати?» — переспросил я про себя.

— Луиза? — спросил я вслух, чтобы выиграть время, обдумать вопрос и сочинить ответ. — Неплохо, неплохо. Очень хорошо.

Было очевидно, что подобная лаконичность никак не удовлетворила любопытство моего собеседника, а поскольку мне померещился нездоровый блеск в его глазах, то я был вынужден задать вопрос:

— А почему ты спрашиваешь?

— Просто так, просто так, — произнес он, проводя рукой по выбритому лицу, словно желая стереть написанное на нем выражение довольства или издевки. — Ладно, я пошел. Передай привет Луизе от меня и… а, вот и Мариэта.

Я рывком обернулся: деканша стояла на пороге кабинета, зажав двумя пальцами лист бумаги и глядя на меня с пристальным изумлением, словно не веря своим зеленым блестящим глазам. Я обратил внимание, что ее губы тщательно подведены, и решил, что она только что привела себя в порядок. От гнева, смущения или стыда обычно нежно-розовый цвет ее лица заметно потемнел.

— Как дела, Мариэта? — поздоровался я, прежде чем она успела что-либо сказать; при этом я сделал шаг вперед и изобразил лучшую из своих улыбок, стараясь, чтобы мой голос звучал непринужденно. — Я вот тут проходил мимо и сказал себе…

— Зачем ты пришел? — осадила она меня, не глядя в мою сторону и кладя листок на стол секретарши.

Довольно было услышать ее голос, чтобы стало ясно, что моя стратагема не сработала. Я тут же позабыл про нее и пошел на попятный:

— Я только хотел минутку поговорить с тобой, — произнес я слегка заискивающе.

Деканша пробурила меня взглядом, моментально заледеневшим от смешанного чувства ярости и растерянности. С годами я понял, хотя это покажется странным, что бывают люди, которые не умеют сердиться. Гнев таких людей значительно страшнее, чем гнев холериков: холерики злятся, потому что такова их природа; а эти люди приходят в ярость потому, что в какой-то миг и по какой-то причине решают, что это их долг. Холерик, осознавая себя таковым, стремится контролировать свой гнев; с кротким же человеком происходит обратное: также осознавая свою кротость, он стремится усилить и преувеличить свой гнев. Ярость холерика иссякает сама по себе: ее единственная цель — это доставить облегчение; ярость же кроткого человека, напротив, всегда направлена вовне: ее цель — уничтожить возбудившую ее причину. Находя удовлетворение в самом процессе, холерик тяготеет к персонажам характера; кроткий же человек — поскольку его гнев является лишь производной прошлого (того, что его вызвало) и будущего (того, что позволит успокоить его) — тяготеет к персонажам судьбы.

Деканша явно была персонажем судьбы. Поэтому она произнесла, даже не стараясь скрыть свое раздражение под маской сарказма:

— Что ты о себе думаешь?

— Конечно, конечно, я тебя понимаю, — сдался я. — Но если ты дашь мне минутку, я все смогу объяснить.

Обратив взгляд на бумагу, положенную на стол, она отрезала:

— У меня нет времени.

— Мариэта, пожалуйста, всего минуточку, — взмолился я, указывая на дверь ее кабинета. — У меня черная полоса в жизни, семейные проблемы и…

— Видишь ли, Томас, — оборвала она меня, с силой стуча по столу рукой и опять поднимая взгляд: глаза ее заблестели от подступающих слез, и вся сдерживаемая ярость ее противоречивой натуры, казалось, трепетала в раздувающихся крыльях носа; она почти прокричала: — У нас у всех бывает время от времени черная полоса, у нас у всех семейные проблемы. — На этом месте ей отказал голос, сорвавшись на высокой ноте. — Но есть вещи недопустимые, ясно? Недопустимые. Второй раз за три месяца ты подводишь студентов. Очень хорошо. Обещаю, что пока это зависит от меня, подобное не повторится.

— Но, Мариэта…

— Никаких но! Я знаю, ты скажешь, что не ты один так поступаешь. Это правда: и что с того? Именно поэтому! Откуда-то надо начинать наводить порядок. Настала твоя очередь, не думай, что мне не жаль, но если честно, ты сам этого добивался. А потом нас еще удивляет, что студенты устраивают забастовки; я бы на их месте еще больше устраивала. Потому что некоторым людям не приходит в голову, что здесь у нас государственная служба, понятно? Государственная служба, а не частная лавочка, чтобы скоротать свободное время. Здесь требуется исполнять свои обязанности, нам платят за это. Вот так-то. А кому не нравится, может собирать чемоданы. Вы даже можете выбрать другого декана, мне все равно. Тебе все ясно?