В чистом поле: очерки, рассказы, стихи

Показывал ему и я свою повесть об арктическом морском перегоне плавучей электростанции «Северное сияние-04», в котором участвовал в качестве корабельного кока. «Дело» было производственное и живое, как говорится, а повесть «Арктический экзамен» я делал художественную, чтоб «развязать себе руки» для вымысла и фантазии.

«Вот ты смотри, – говорил Сазонов, – ваше судно стоит на якоре, штормит, ветер заполошный… Ты упоминаешь про чаек, что с трудом летят навстречу шторму. А ты посади хоть одну уставшую чайку на мачту или на рею. Расскажи и покажи, как она садится, голову в перья втягивает, словом, дай картину!» В чем-то соглашался я, в чем-то возражал, мол, излишняя подробность, цветистость – не мой стиль и тому подобное. Так-то оно так, но и я понимал, что Геннадий говорил про поэтическую деталь, которой и сам он мастерски пользовался и знал в ней толк…

Еще мы ездили на выступления по командировкам бюро пропаганды. Как многие из пишущих, кто владел и устным словом. Это был, конечно, неплохой приварок к тому небольшому гонорару, что получали за изданные книги, за журнальные и газетные публикации.

Однажды по приглашению Свердловского бюро мы оказались на литературных гастролях в Нижнем Тагиле. Деятельная организаторша наших встреч с читателями проявила такую бешеную активность (зарабатывала она на выступлениях писателей), взяла нас в такой оборот, что буквально не было продыха, чтоб не только познакомиться с новым для нас городом, но и нормально перекусить. К последним встречам Сазонов, страдающий астмой и при этом безбожно смолящий свой «Беломор», почти совсем потерял голос, охрип. Я уж и в шутку и всерьез говорил ему: мол, я твое выступление знаю наизусть, ты уж только представься и сиди помалкивай, я за двоих отработаю! Сазонов не соглашался и как-то сам «выплывал», пусть кратко, но сам…

Заключительное выступление проходило в холодном большом зале лесного санатория. Мы оба явно красовались, что вот мы живем и трудимся в знаменитой на весь мир Тюмени, рассказывали о ней всякие подробности – о покорителях Севера, о героях- первопроходцах, читали соответствующие стихи и прозу. Под конец мы попали в плотное кольцо наших слушателей, большая половина которых оказались отдыхающими от трудов тюменскими нефтяниками и геологами, даже несколько человек были хорошие знакомые Геннадия Кузьмича по совместной работе. Мне было неловко, про себя думал: «Вот выпендривались – Тюмень, нефтяная эпопея, а тут…»

Наутро знакомцы Сазонова завалили к нам в гостиничный номер, посетив предварительно ближний гастроном. День был воскресный, и после утреннего «завтрака» земляки пригласили нас осмотреть достопримечательности промышленного города. От сего настойчивого предложения я так же напористо отбился, мол, как-нибудь потом. Они ушли и вернулись за полдень.

Эпохальным событием этой экскурсии оказалось посещение местного краеведческого музея, где установлен – знаменитый на весь мир! – паровозик изобретателей-уральцев Черепановых. Первый в России паровой и самодвижущийся механизм. «Вещь», можно сказать, энциклопедическая, о которой известно всем бывшим советским отрокам еще со времен букваря и учебника истории в четвертом классе.

Любознательный Сазонов, осматривая прадедушку паровых машин, повернул какой-то стопорный рычаг – и черепановское детище сдвинулось и поехало по музейным рельсам. Старушка- смотрительница, рассказывали наши экскурсанты, едва рассудка не лишилась, стеная и вопя не только на весь музей, но и на его железные промышленные окрестности: «Двести лет стоял без движения! Двести лет…»

Прибежал милиционер со свистком, но всё уладилось миром.

Занятные были времена. Легко о них вспоминать и радостно. Даже о неком негативе, который сопровождал и тогда нас по жизни. Ну, например, стоит сказать о том, что прозаики и поэты в Тюмени были едва ли не сплошь беспартийными. Мы наблюдали, как писатели, члены КПСС, собирались на свои партсобрания в составе четырех-пяти человек. Иногда эти собрания были открытыми – решался больно серьёзный вопрос! – приглашали и нас, «не состоящих».

И вот как-то Геннадий Кузьмич Сазонов задумал к своему писательскому билету присовокупить и билет члена партии коммунистов. Возможно, руководитель организации Константин Яковлевич Лагунов в доверительной беседе подсказал ему – с прицелом на будущее. То есть как-то побеспокоился о будущей своей смене на руководящем писательском посту. Им должен был быть – в обязательном порядке – член КПСС.

Как Сазонов готовился к предстоящему приёму в нашей партийной ячейке, не знаю. Но, вероятно, обуреваемый чувствами, может, просто для храбрости, «употребил» он по дороге на собрание чуть лишнее в уличной точке – «Закусочная». И милиционер, стоящий у входа в Дом Советов, в двух отдельных угловых комнатах которого, на пятом этаже, располагалась тогда писательская организация, просто не допустил Сазонова в данное расположение.