В час, когда взойдет луна

Один из убитых был идентифицирован как ночной смотритель музея, трое — как объявленные в розыск террористы, в оперативных разработках проходящие под кличками Могол, Шелти и Малыш. Двое других оказались вполне законопослушными гражданами, Кариной Эммерих и Александром Бордаком. Значит, не такими уж законопослушными.

Как только выяснилось, что убитые — террористы, дело перешло в СБ. Высоких господ из люксембургского клана опознали уже после ДНК-анализа: к утру от трупов осталось так мало, что другим способом опознать их было нельзя. Увы, люксембургский клан не мог поделиться информацией о том, на кого они работали. Даже если бы хотел: имя нанимателя знал только командир группы.

Зашли с другого конца: в драке участвовало больше людей, чем полегло. Трое высоких господ обезглавлены, а из покойных террористов никто не имел холодного оружия с подходящими характеристиками. В здании маяка нашлась одна выломанная дверь, за которой кого-то держали прикованным к железному стеллажу. В траве у маяка — взломанные наручники и анклеты. Это значило, что в деле участвовал кто-то из сотрудников музея — и, взяв в оборот дневной персонал полицейские узнали, что, да: сам по себе старый Кристиан Огард ни в чем таком замечен не был, но водил дружбу с человеком, имени которого никто не знал, внешность описать затруднялись, про катер тоже не могли сказать ничего конкретного — но вспомнили, что один раз он появился на острове со связкой бамбуковых мечей.

Уже что-то. Через несколько часов работы группа, проверявшая додзё и группа, проверявшая суда, находившиеся в море вечером воскресенья, пересеклись на имени Орвилла Робертсона. Дневному смотрителю показали фотографию. Да, сказал смотритель, именно этот человек и дружил с покойным Огардом.

Это было уже утро вторника, и агенты, направленные в дом Робертсона, никого не нашли.

Нашли в доке. Господин Робертсон лежал в своём собственном катере на столе, как викинг в погребальной ладье, до подбородка накрытый простыней, на которой красовались иероглифы: «тэнтю».

По данным экспертизы, господин Робертсон умер аккурат воскресным вечером. Умер от несовместимых с жизнью травм, нанесенных, судя по всему, тем же самым лезвием, каким были снесены головы как минимум двух высоких господ. Досье Малгожаты Ясиры гласило, что она первый дан кендо. Её учитель Каспер был четвертым даном. Покойный Робертсон — шестым. На что только не способна женщина в ярости.

Но по данным дорожной службы, господин Робертсон вел весьма активную загробную жизнь. Полицейские снитчи зафиксировали его машину по дороге на Хёльсингер, в Копенгагене он покупал по карточке перевязочные материалы, анальгетики и препараты крови. Аптекарь прекрасно помнил реплику, которую отпустил напарник по поводу англичанина: «Свинья, десять лет прожил в Дании, а языка не выучил».

Просмотр логов полицейских снитчей, патрулировавших мост, показал, что «Британника» Робертсона пересекла пролив вечером понедельника. Поиск по городу обнаружил машину на крытой парковке у моста. Анализ генматериала не дал ничего за отсутствием генматериала: машину хорошенько обработали растворителем. След оборвался.

* * *

При сильном ранении боль ощущается не сразу, она как будто не поспевает за пулей — сначала просто удар, который отправляет тебя в нокаут. Потом сознание какие-то секунды сопротивляется боли, отказывается ее понимать и принимать. За это время можно что-то отыграть: проползти ещё метр, выстрелить… Потому что после — уже всё. Боль обрушивается обломками здания, переломанными стропилами — и намертво прибивает тебя к земле. Конец. Ты мечтаешь об одном — потерять сознание. Или умереть, безразлично. Или хотя бы — чтоб не трогали. Тот, кто шевелит тебя, даже для оказания помощи — твой лютый враг. Так было с Энеем лишь однажды — когда он слетел с мотоцикла и шестнадцать метров юзом проехал по земле на спине и на брюхе.

Сейчас было хуже.

Он целые сутки знал, что Мэй умрёт. Это было неизбежно. Ни один «мясник» с таким ранением не справился бы, да Эней и не знал «мясников» в Дании. Андрей всю ночь держал Малгожату за руку — всё ещё теплую — и не мог разобрать, узнаёт она его или нет. Он колол ей анальгетик, чтобы она не плакала от боли в своем сне — и не решался ввести сразу тройную дозу. Пока Мэй была жива, жила и дурацкая, невозможная надежда на чудо.

Ведь есть же Бог. Есть же. И Эней молился. Чуть ли не впервые в жизни молился по-настоящему.

Ночь они провели в доке, утром Игорь с документами и ключами Билла отправился к нему домой, взял там его одежду и карточку, наложил грим и купил в аптеке медикаменты. Потом они разложили заднее сиденье джипа и устроили Мэй там. Десперадо уложили в багажник, а Билла разместили на столе в кубрике, накрыли простыней, надписали и закрыли в доке. Раз уж начали, сказал Игорь, — доведём до конца.