В час, когда взойдет луна

— Ох… вот это как раз была формальность. То есть, — поправился Габриэлян, — к вам могут обратиться за помощью, если вы окажетесь в зоне какого-то расследования, но не более. Просто вы, в отличие от большинства граждан, теперь связаны подпиской о неразглашении.

— А, — Майя пригубила свой бокал. — А я уже успела вообразить себе нечто весьма романтическое.

— Мне жаль, что я вас разочаровал.

Майя склонила голову набок и посмотрела в сторону.

— Если мы проговорим еще немного, мной заинтересуется Анастасов.

— Почему?

— Он перехватчик. Его волнуют только женщины, которые уже кому-то принадлежат. Бедная жена.

— А Бондарев? — Габриэляну стало интересно.

— Штурмовик. Если заход на цель не удался — просто летит дальше. Если удался — тоже летит.

— Это справочник. Или альбом. Фотографии, история создания, ТТХ… Будет пользоваться спросом.

— Не будет, — Майя решительно покачала головой. — Рынок переполнен. Вы не следите и не знаете.

— Неужели и такая классификация есть?

— Не знаю. Одной больше, одной меньше, ничего не изменится: мужчине все женщины представляются сумасшедшими, а женщине все мужчины — чудовищами.

С гейшами, подумал Габриэлян, трудно понять, где заканчивается профессиональный флирт и начинается личный. Легко попасть впросак — а зачем нам в этот просак? Не советовал ли Де Валера говорить правду, чтобы сбивать противника с толку?

— Не обобщай и не обобщен будешь?

— Вроде того. Хотя куда уж нашу сестру обобщать-то, мы и так достояние общества.

А это, пожалуй, будет хорошо, подумал Габриэлян. Хорошо для меня и для нее. Для меня — потому что никому в голову не придет искать тут что-то серьезное, а с ней приятно иметь дело. Даже вот так, через столик. Для нее — потому что многим «всё сразу станет ясно». И если она это понимает, то можно обойтись без ритуальных плясок. А она, кажется, понимает.

— Это называется «обобществить». В свое время такие идеи тоже выдвигались. Впрочем, и брак когда-то называли формой частной собственности.

— И тогда же говорили, что искусство принадлежит народу. А гейша, в соответствии с дословным определением — «человек искусства», — Майя чуть склонила голову набок.

— И даже в те времена искусство, в основном, существовало благодаря частному покровительству.

— Его превосходительство любил домашних птиц, — Майя сощурилась по-лисьи. Габриэлян засмеялся.

— У вас даже уши прижались.

— Все гейши происходят от лис-оборотней, — выражение лица снова изменилось, Майя тряхнула волосами. — А мне не помешал бы покровитель. Сейчас я популярна. Эта история в ирландском клубе наделала много шума, полно желающих посмотреть на шрам девочки, оставшейся в живых… — Майя потеребила подвеску высокого ожерелья, скрывающего этот самый шрам. — Но со временем она забудется. Алина уходит, мне не с кем работать, хотелось бы найти место — дом или клуб высокого разряда, где меня приглашали бы на постоянной основе. Но вы так много сделали для меня, что я не решаюсь просить.

Так, а вот теперь понятно, почему она не обратилась к учительнице. Она боялась за Алину, и сейчас боится. Боится, что кто-то может сорвать на ней злость. Кстати, покойный Старков вполне мог бы. Он, как выяснилось, вообще был существенно менее уравновешен, чем казалось даже его патронам. Непонятно другое — почему Алина не помогла сама. Или помогла?

— Это я должен просить, — вот тут уж правила этикета просты и однозначны.

— Вадим Арович, — Майя чуть склонилась вперед — ровно настолько, чтобы не вторгнуться в его личное пространство. Габриэлян испытывал мощное эстетическое удовольствие от того, как сознательно и непринужденно она использует язык тела. — Вадим Арович, кроме меня, в зале еще три человека, которых вам даже просить не надо. Я, в некотором роде, их представитель. Мы можем очень мало — но в рамках того, что мы можем, вы имеете право нами располагать.

И если это приглашение было случайностью, я съем королёвский жилет. Тот, что с зеркалами. В сметане. Замечательно.

Даже старший-первогодок поймал бы сейчас волну чистого, ничем не замутненного счастья, идущую от Габриэляна. Майя, кажется, тоже что-то уловила, потому что выражение лица на долю секунды потеряло свою естественность.

— Я неудобный покровитель — Габриэлян хотел откинуться на спинку дивана, но вспомнил, что сидит на пуфе. — И занозы из лап вынимаю сам. Но все равно спасибо. Одним из четырех предложений я и в самом деле хотел бы воспользоваться. В самое ближайшее время.

— Вы это в дурном смысле? — Майя опустила глазки, а потом стрельнула из-под ресниц.

— В нём, — весело ответил Габриэлян. — Только есть одно «но». Мы друг другу ничем не обязаны. Совершенно ничем, Майя Львовна. Это необходимое условие.

Она кивнула.

— И еще один вопрос.

Майя наклонила голову.

— Вас действительно интересует Анастасов?

Майя засмеялась.