В час, когда взойдет луна

— Если бы нас так хорошо отработало СБ, я… мы не ушли бы из Катеринослава. Даже если они хотели, чтобы я убил Газду — нас бы не выпустили потом. Но если за нами следили свои, они теперь могут знать об этом человеке.

— Откуда? — изумился Антон.

— Связь. Нет такого канала обмена информацией, который нельзя отследить.

— И ты считаешь…

— Я не знаю. Нам нужен координатор — в любом случае. Но не сейчас. Не тогда, когда нам на голову может в любой момент свалиться крыса. Это все-таки задел на будущее. Если оно у нас будет, это будущее…

— Нет, пессимизм мне не подходит. — Антон демонстративно покрутил головой. — И ситуацию я оценить не могу, не на чем. Насколько серьезно мы можем навредить — и кому, если туда сунемся?

— Понимаешь, — сказал Эней, — я сам не знаю. Я бы рискнул, если бы сдали только нас. Но сдали и Пеликана. Две лучших группы. Короче, мы должны посмотреть на месте, что это за Юпитер. И только потом, с добытыми сведениями и с чистым хвостом идти к эксперту. Или, наоборот, искать безопасный путь отхода и эксперта вытаскивать. А пока — работать.

* * *

Рутина установилась — по выражению Антона — монастырская. И действительно очень напоминала образ жизни «свинофермы». Подъем за полчаса до рассвета (бедный Игорь), зарядка-пробежка-заплыв, индивидуальные занятия, завтрак, занятия, теория, полчаса отдыха, обед, работа на Стаха (чёрт бы побрал весь лак на этом свете, и рубанки, и дерево, и воду как таковую везде), перекус-пробежка-заплыв-тренировка на взаимодействие… личное время. В которое уже ничего личного делать не хочется, а хочется закуклиться и впасть. Голова пуста, окружающей среды не замечаешь — что-то жёлтое, что-то зелёное, что-то синее (гори оно огнём) — а ночью снятся свиные туши, активно — и презрительно — комментирующие процесс разделки.

Энею было легче, и намного — когда-то он через все это уже прошёл, и сейчас восстанавливал подгулявшую форму. В личное время или во время индивидуальных тренировок он уходил за сосны, на мыс с боккеном — и до звона в груди колотил сухую сосну, чтобы восстановить былую силу удара… и не видеть Мэй. В последнее время она стала вести себя как-то странно — словно ждала от него чего-то. Он терялся. Не может же быть, чтобы… нет, это было бы слишком хорошо.

* * *

Иди через лес…[66]

— Тебе не скучно молотить беззащитную сосну? — Мэй Дэй подошла неслышно — под шум моря, под удары боккена о ствол высохшей сосенки, под шумные выдохи — и иногда воинственные вопли — самого Энея, по песку, босиком, с подветренной стороны. На ней был короткий тесный топ и зелёная юбка-парео, которую трепал ветер, а на плече она несла свой боккен.

— Сколько мы с тобой не спарринговали, пять лет?

Он облизнул разом пересохшие губы, смахнул подолом футболки пот со лба.

Иди через лес. Иди через ягоды, сосновые иголки. К радуге на сердце…

— Почти шесть.

Мэй Дэй улыбнулась.

— Ты был такой щурёнок. Я все время боялась тебе что-нибудь поломать.

— Я что-то этого не чувствовал, — улыбнулся он. — Теперь моя очередь бояться?

— А ты не бойся. Я крепкая.

Она и в самом деле была крепкой, как недозрелая слива. Есть такая порода слив — с золотисто-коричневой кожей, с янтарной мякотью… А он и в самом деле был щурёнком пять лет назад — стремительно вырастающий из всего худой подросток путался под её взглядом в своих неожиданно выросших конечностях и ещё больше — в своих чувствах. Она была недосягаема. У неё был Густав, такой высокий и синеглазый, что о соперничестве не могло быть и речи. Эней мог объясниться с ней только на звонком языке деревянных клинков. А как на этом языке скажешь: «Я люблю тебя»? Особенно если на других занятиях — куда ходили всего трое, он, Густав и Малгожата, его ставили «чучелом» для неё, а её — для него. Ей было двадцать, и она уже числила за собой шестерых. Он в свои пятнадцать — только двух. Конечно, это были дела не только их — группы. Но больше всех рисковала приманка…

И, что самое удивительное — сейчас он был способен объясниться ничуть не больше, чем тогда.

Я пойду за тобой. Я буду искать тебя всюду до самой до смерти…

— Камаэ-тэ, — скомандовал он, и оба приняли стойку. Море тянулось к их босым ногам, и ветер трепал тёмно-зелёную юбку Мэй, как знамя Пророка.

Нам сказали, что мы одни на этой земле. Мы поверили бы им, но мы услышали выстрел в той башне. И я хотел бы, чтобы тело твоё пело ещё — но озёра в глазах замерзают так быстро… Мне страшно…