В час, когда взойдет луна

Потом как-то незаметно все улеглось, министранты пошли по рядам за пожертвованиями, а троих новоокрещенных усадили на «пенку» в первом ряду. И через несколько минут началось, наконец, то, что все трое не раз видели — но до сих пор не делили со всеми. Епископ поднял руки над приготовленными на алтаре хлебом и вином:

— Молiться, брати та сестри, щоби мою и вашу жертву прийняв Господь…[52]

— Нехай Господь прийме жертву з рук твоїх… — ответила поляна. Игорь повторял вместе со всеми эти слова почти без звука. Этой минуты он ждал изо всех сил — и боялся. Но пока он не был крещен и не допускался к Причастию, этот страх существовал как бы сам по себе — а вот теперь он пронизал Игоря до костей. Каждый раз в момент Пресуществления — а он из всей четверки был единственным, кто посещал богослужение каждый день — ему казалось, что на алтаре лежит истерзанный человек. Так бывает в детстве, когда боковым зрением видишь чудовище — а посмотрев прямо, понимаешь, что оно состоит из стула, висящей на спинке одежды и отражения в дверце шкафа. Так и тут: стоило сфокусировать взгляд на алтаре, и было видно, что на дискосе маленькая пресная лепешка, вроде лаваша. А если скосить глаза…

«Анри, ты ходишь а-ля Месс? — Хожу. Крутой такой процесс…» И казалось ему, что язычники, обвиняя христиан в каннибализме, были… не совсем не правы. А Павел — так и совсем прав: это и в самом деле соблазн и безумие, и Он честно предупреждал. Он честно спрашивал: «Не хотите ли и вы отойти?»

«Нет, не хочу».

Игорь и в самом деле не отошел — только зажмурился. Это помогало.

— Ось Агнець Божий, який бере грiхи свiту. Блаженнi тi, що запрошенi до Його столу.[53]

— Господи, — сказал Игорь вместе со всеми. — Я не достоин, чтобы Ты вошел под кров мой. Но скажи только слово — и исцелится душа моя…

Он хотел остаться ещё на месте и помолиться, чтобы подойти к Чаше с последними, затеряться в толпе и не высовываться. Но через… минуту? секунду? — кто-то тронул его за плечо. Оказывается, новокрещёные должны были причащаться первыми.

Восемь священников с Чашами пошли в коленопреклоненную толпу — словно огромные белые птицы летели кормить птенцов.

— Тело и Кровь Христа, — сказал Костя, протягивая Игорю частицу лепешки, край которой был вымочен в золотом вине.

— Аминь, — севшим голосом ответил Игорь. И Бог перешагнул пропасть между Собой и своим творением.

Интермедия. Охота на ведьму

Из окошка номера в маленьком курортном пансиончике был виден Нойшванштайн, пылающий на закате как фарфоровый домик со свечой — впрочем, он был виден из окон любого пансиона в этих краях. Юноша у окна зажмурился от ненависти при виде этой красоты, растиражированной открытками.

Сегодня, после заката, ему предстояло быть в замке.

— Почему не теперь? — спросил он, стараясь не дать эмоциям прорваться ни в повышенном голосе, ни в интонации. Слишком долгое напряжение давало о себе знать. — Почему ты мне запрещаешь?

— Я не запрещаю, — мужчина в кресле у камина спокойно курил, запрокинув голову так, что «боцманская» борода смотрела чуть ли не в потолок. — Я разрешаю, но только в одном случае. Ты знаешь, в каком.

— Он не будет, это почти наверняка. Он меня бережет до финала. Вкусное на третье.

— Значит, и ты не будешь. Повращаешься в кругах, выпьешь, закусишь и уедешь. Мы пасем его почти год, падаван. То, что он подпускает тебя и Клауса на расстояние вытянутой руки, что Деборе удалось пройти в обслугу мотодрома — само по себе неслыханная удача. Твой провал — провал всей операции. Герру Отто триста двадцать лет. Ты не справишься с ним, как с Жежковским. Если он попробует тебя потребить — ничего другого не останется, но иначе тебе его не достать. Все прочие телесные потребности перегорели ещё при царе Горохе.

— Я два раза был на расстоянии…

— Не забывай, второй раз я видел. Ты бы не успел.

Энею очень хотелось возразить, но… тогда в ложе он и сам не был уверен, что успеет. Было что-то в нарочито медленных движениях Литтенхайма, что говорило — «здесь не пройти». Но это могло быть иллюзией, наведенным впечатлением. Как «волна». Не попробуешь, не узнаешь.

Значит, взрыв на финале. Значит, рисковать будут Клаус и Дебора. Энея передёрнуло. Дебора, в полном соответствии с прозвищем, духом была настоящей воительницей — но ему смертно не нравилась идея посылать этакого воробушка в ложу со взрывчаткой.

— Зато, — сказал Ростбиф, явно читая его мысли, — если все пойдёт, как надо, мы уйдём вчистую. И если пойдёт не как надо, дело всё равно будет сделано. И ты сможешь спокойно смотреть в зеркало.

Эней тронул щёку кончиками пальцев, хмыкнул. Сколько раз он уже приземлялся в больнице с ранениями — четыре, пять? А самая глубокая рана, которая уложила его на месяц и уложит ещё на один — у всех на виду, но никто её не видит. Чужое лицо, лицо Андрея Савина, погибшего в 18 лет от анафилактического шока.

С Ростбифом очень трудно спорить. Потому что он прав. Значит нужно идти на прием, пить шипучку и быть доброжелательным и вежливым. Внешне, а главное — внутри.