В башне из лобной кости

Своей компанией ехали в додже к Саньке на дачу. В додже сидели: Санька Опер, его шофер, русак со вздернутым носом, мой муж и я. Санька только что отстроил дачу, и мы приглашены были на смотрины новопредставленного. Это была не такая дача, как у нас. Это был загородный дом. Для новой жизни. Мужики все, у кого завелись деньги, принялись строить загородные дома для новой жизни. Ну что было у Санька, типичного советского разночинца, представителя интеллектуального труда, и не в начале карьеры, а в середке, считай, ближе к концу, когда он поднялся на высшую по всем критериям ступеньку, став заместителем главного редактора газеты Сплошные вести. Трехкомнатная в хрущевке, с потолками, которых мужчина среднего роста касается пальцами; с семиметровой кухней, куда вбит стандартный кухонный набор: пять полок, две тумбы, мойка, холодильник и жена, красавица Таня, которую все звали Тяпа, ловко снующая посреди; а также узкая лоджия, предмет зависти тех, у кого лоджии нет, потому что туда можно выставить ненужное барахло или развести чахлые цветы. Хорошенький итальянский диванчик, который удалось достать – тогда, кто не забыл, не покупали, а доставали, за деньги, разумеется, но путем перенапряжения усилий, – итальянский диванчик упорно перегораживал крошечную площадь залы, залой именовалась главная комната, где заморский предмет переставляли так и эдак, а в результате пришлось выставить на аукцион, мы были единственными участниками, завязалась яростная торговля: Санька просил 750, я давала 700, диванчик нам очень нравился, хотя не был нужен, а Санька жадничал, хотя ему он тоже не был нужен. Тяпа и мой муж, смеясь, наблюдали сцену, и каждый уговаривал свою половину уступить. Тяпа уговаривала успешнее, ее муж уступил. Но и этой малогабаритной квартирой Саня, пришелец с Дальнего Востока, гордился как всякий покоритель столицы.

Между тем Саней и нынешним – пропасть, при том, что он один и тот же, поскольку пропасть между временами, они одни и те же. Люди перекидываются, и времена перекидываются, суть едва ли меняется. Санек в додже ругательски ругал своего шефа, называя того вором, приводя убедительные доказательства и ничуть не стесняясь водителя. Я сидела в дальнем углу доджа и не могла ущипнуть Санька, чтобы заткнулся. Когда, приехав, вышли из машины, я дернула его за рукав: до чего ты неосторожен, болтать при шофере. Свой парень, отвечал убежденно Санек, и мне стало неловко за мое скобарство так же, как было неловко, когда победила моя цена.

Дом, обшитый светлой доской, казался залитым солнцем, отсутствовавшим в небе. Аккуратный двор имел газон, цветник, фонтан и одно раскидистое деревце. Позже, когда Санек напишет роман о наших временах, он введет в него сменявшихся узбеков, таджиков и армян на просторах его капиталистического строительства и упомянет евроямы, какие копали то ли первые, то ли последние, выставив соответствующий счет в валюте, которую наши депутаты законом запретили произносить вслух, что вызвало при чтении взрыв смеха – я имею в виду оба чтения, как Санькиного романа, так и депутатского закона.

Внутри преобладал салатовый цвет. Слово салатовый я ненавижу. Но этот был такого оттенка, что воспроизводил не ненависть, а любовь. Стены, светильники, мебель – все было тон а тон, как говорят французы, и либо блестело, либо мягко поглощало блеск, радуя глаз. Большой объем на первом этаже, где помещение переходило в помещение, был архитектурной удачей: много воздуха, много света, много удобства, много красоты. Второй этаж был окаймлен балюстрадой, за нею виднелись двери, которые вели в спальни, числом четыре. Саня и Тяпа жили вдвоем, как и мы, взрослые их дети давно разбрелись по своим углам, но должна была приехать Тяпина мать, кроме того, нередко налетали гости с Дальнего Востока, которые умудрялись нестеснительно расположиться и в хрущевке, а здесь им была полная лафа. Аперитив Тяпа принесла в нишу, где стоял длинный диван, обтянутый светло-зеленой тканью, раза в четыре больше когдатошнего итальянца, пребывающего нашим жильцом и по сей день, мы возлежали в нише на мягких подушках, грызя орешки и наблюдая паркетный пол и мраморный, картины на этой стене и огромный ковер на той, стол со стеклянной столешницей, цветы в вазах и иные красоты. Когда провинциальная Тяпа успела обрести вкус, какой и у коренных москвичек редко встречается, я не знаю. Нет, знаю. Они четыре года прожили во Франции, куда Санек, способный ко всему, и к языкам тоже, выучив за полгода французский, был послан в Париж собкором. Но, может, это у Тяпы врожденное, как шарм и характер, спокойный, ясный и ласковый, вроде солнышка в летний или теплый осенний день, подобные характеры встречаются еще реже, чем вкус.