В башне из лобной кости

– А я, к тому же, знаю, что оператор, ушкуйник, припрятал часть материала, когда все изъяли по требованию Окоемова, и он дал слово показать мне все, что есть, и не только показать, а рассказать в кадре про весь скандал, ваш Окоемов – та еще штучка, я и клюнула на ваши публикации, потому что никто до вас не осмеливался тронуть его, как он того стоит.

– А как он того стоит?

– А мы не знаем. Мы узнаем по ходу фильма.

– А что он мертв и не может ответить, вас не смущает?

– А вас?

– Если удастся пройти по острию лезвия и остаться честными перед ним и перед собой – нет.

Нелегко мне далось это нет.

– Мне понравился ваш тон, что вы не обличаете, а что-то другое, что я намерена сохранить в картине.

– Попробуйте.

– А с Василисой вы встречались?

– Нет. Однажды позвонила, но телефон молчал.

– Вы не возражаете, если я предложу ей также сняться в фильме?

– Ее фамилии нет среди подписавших письмо.

– Это ничего не значит. Она его инициировала. Уверяю вас.

– Я спрашивала о вас Ондурея, вы не в претензии?

– Я сама дала наводку. А что он сказал?

– Что не может доверять себе. Но вам может. Кажется.

Я не хотела ничего скрывать от нее. Я объяснила, почему должна быть уверена в партнерстве, если пойду на него.

– А вы не решили?

– Я решила, что решу, увидев вас не по телефону.

– Увидели, и что?

Она была послана мне ангелами, а я, все еще не догадываясь об этом, колебалась, вступить с ней в союз или отказаться.

40

Вещи подают нам голоса. Предметы подают голоса. Природа подает знаки. Люди подают знаки. Я говорю не о физических голосах и знаках, а о метафизических. Неосведомленные курьеры сами не знают, какую весть несут. Но и те, кого осведомляют, не в курсе дела. Только очень внимательные или воспитанные особым образом, чаще всего религиозным, поймут меня. Я писала и встала. Я была в совершенном затруднении, куда выводить написанное, и психовала. Вошел муж со словами: смотри, как интересно. Я подумала, он сбрендил, и так и выразилась: ты что, сбрендил, человек работает, у него выходит какая-то лажа, а ты со своей ерундой, тебе, видишь, интересно. Муж состроил гримасу и ушел. Эта его манера гримасничать – замечательная, если вдуматься, не вступать же с психованной женой в рукопашную, – сейчас до крайности раздражила меня. Предпочтительнее было прерваться, встать из-за стола, устала, нервы никуда, явится потом, само, когда ему нужно. Азарт неутолим. Желание преодолеть то, что не преодолевается, зашкаливает. Усилие, опять усилие. Никчемное, ненужное, надрывное. Муж снова заходит в комнату: ну взгляни, как забавно. Еще слово – и я разорву его в клочья. Он – невозмутимо: хорошо, кладу на стол, посмотришь, когда освободишься. Подавив в себе зверский инстинкт, я оставляю его в живых и продолжаю мучительный поиск того, чего не могу обрести. От безвыходности бросаю взгляд на страницу, вырванную из гламурного журнала, что он там нашел, очередную дрянь, разумеется. Читаю подчеркнутые строчки: богородица – девка, на жаргоне воров, специализирующихся на иконах. Испускаю вопль. Муж в панике: что случилось. Случилось, случилось, ты сам не знаешь, что ты мне принес. Вещь обрела выход. И название просверком – Философ и девка.

Замереть и внимать, не пропускать сигналов обучал меня тот самый Обласов, открыватель ячей времени. Едва не упустила. Чудесное в том, что нам без усилий дается то, что мы ищем, прилагая неимоверные усилия. Но только если мы… Не знаю, что мы. Нет, пожалуй, знаю, но не скажу, не могу написать буквами.

Разноцветная Лика, с упругим молодым, как крепкое румяное яблоко, лицом, появилась, потому что если мы. Но, может, я хвастаю, прости, Господи.

41

Я писала это, когда в газете появилась заметка, прочла и забыла. Вспомнила, пересказывая мужу вечером. Чисто факт, как говорит Одоевская. Утром дошло, что торчит, как кость в горле.

«…На фуршете в мэрии немецкой столицы классик казался замкнутым, угрюмым и даже подавленным. На расспросы, уклоняясь от конкретики, сообщил только, что все усилия тратит на автобиографическую книгу Чистка лука.

– Почему такое название? – возбудился корреспондент.

– Потому что вынужденный труд без слез не обходится, – мрачновато усмехнулся классик».

Значит, был у них в Берлине какой-то фуршет в то время, как автор работал над книгой. Книгу дописал, и вот презентация.

«Но теперь эти скрытые от мира слезы сделались явными. Представляя новую книгу, писатель открыл одну из самых мучительных и больных тайн своей юности. Оказывается, в завершающий год Второй мировой он не был заряжающим зенитного орудия, как утверждалось ранее. С пятнадцати лет подросток, фанатично преданный идеям национал-социализма, стремился попасть в элиту гитлеровских вооруженных сил – СС. Семнадцатилетнего парня записали в десятый дивизион танковой дивизии “Фрундсберг”».

Он не был заряжающим зенитного орудия, как утверждалось ранее.