В августе 41-го. Когда горела броня

Волжанин, кряхтя, отлепился от ствола и неуклюже поднялся, разминая затекшие конечности. Безуглый упал на бок, перевернулся на живот и сделал несколько отжиманий. Закончив с упражнениями, он, не вставая, посмотрел вверх и с серьезным видом спросил:

— Олег, а кто такая Зоя?

— Какая Зоя? — удивился Симаков.

— Тебе лучше знать, — осклабился радист. — Ты ее все время во сне звал.

— Не знаю я никакой Зои, — вяло отмахнулся наводчик.

— Брось, Олег, он тебя разыгрывает, — устало махнул рукой комбат.

Безуглый вздохнул и легко поднялся с земли.

— Что-то вы какие-то смурные, товарищи комсомольцы, — криво усмехнулся радист.

— А должны радоваться? — спросил старший лейтенант.

— Радоваться необязательно, — разрешил москвич. — Но если честно, командир, мне не нравится настроение в батальоне. Все ходят, как в воду опущенные, жалеют, что ли, себя заранее. «Погибельный страх смерти исказил их благородные лица», как сказал какой-то писатель, не помню какой.

— Хреновый писатель, похоже, — невозмутимо ответил Симаков.

— Хреновый? — Безуглый внезапно посерьезнел. — Даншичев вон до сих пор у могил сидит.

Петров вспомнил, что ему еще следует сказать Даншичеву, что теперь он поступает в распоряжение комиссара. Михаил Владимирович передавал свой танк экипажу, чья машина подорвалась сегодня на мине, а сам со своими людьми переходил на КВ. Приказав Симакову поднимать Василия, комбат позвал Белякова и пошел вместе с ним искать водителя. Бывший испытатель с Кировского завода действительно сидел под березой, рядом с которой похоронили его экипаж. Песок на могилах уже успел засохнуть, и Даншичев набирал его в горсть и смотрел, как тот просыпается сквозь пальцы.

— Ну что, Петя, ты как? — мягко спросил Беляков, опускаясь на колено рядом с мехводом.

— Нормально, — спокойно ответил танкист, отряхивая ладони.

— Юрия Давыдовича отправили во фронтовой госпиталь. Самолетом, — продолжил Беляков.

— Ну и хорошо, — водитель сорвал травинку и принялся жевать ее.

Михаил Владимирович искал глаза Даншичева, но тот упорно отказывался встретиться с комиссаром взглядом, и это тревожило Белякова. В голосе мехвода, в его расслабленности было что-то странное, неестественное.

— КВ скоро будет готов, — вмешался Петров. — Михаил Владимирович со своими ребятами завтра пойдет на нем.

— Удачи вам, товарищ батальонный комиссар, — танкист снял шлем и подставил лицо ветру.

Старший лейтенант почувствовал подступающее раздражение, эта шутка чересчур затянулась.

— Ты пойдешь водителем, — голос Петрова был резок.

— Не-а.

Повернувшись, Даншичев в первый раз посмотрел в глаза командиру, и тот вздрогнул — во взгляде бывшего испытателя плескалась едва сдерживаемая истерика.

— Извини, комбат, — весело сказал мехвод. — Я никуда не пойду. Все, навоевался.

Петрова словно по голове ударили, он не мог поверить тому, что услышал.

— Отказываешься выполнить приказ? — собственные слова доносились до старшего лейтенанта, словно со стороны.

— Ну, можно сказать и так, — все с той же нездоровой веселостью ответил Даншичев.

— Ты понимаешь, что это значит? — тихо спросил комбат.

— Ну что, что? — срывающимся голосом крикнул танкист.

Ухватив обеими руками ворот комбинезона, водитель с силой дернул, словно черный брезент не давал дышать.

— Что, комбат, расстреляешь? Расстреливай! Нам же все равно каюк, не понимаешь? Бац — Иванов, бац — Никитин! Бац — и у меня вся рожа в Витькиных мозгах! — Он уже вскочил, неловко схватившись за дерево, он кричал, распаляя себя.

Петров резко, не размахиваясь, ударил танкиста в челюсть, Даншичев нелепо взмахнул руками и упал ничком.

— Я не могу, товарищ старший лейтенант, — тихо сказал водитель. — Арестовывайте, в танк я больше не сяду.

«Приговорить… Приведен в исполнение…» Комбат молча смотрел в потухшие глаза танкиста, понимая, что здесь он бессилен. Внезапно его прошиб холодный пот. Красноглазому майору не придется трудиться, рядом с комбатом стоял батальонный комиссар Беляков, который мог легко обойтись без всякого трибунала. Словно в подтверждение его страхов, комиссар шагнул вперед и склонился над водителем. Даншичев сжался в комок.

— Чего орешь, дурак? — спокойно сказал Беляков. — Никто тебя расстреливать не собирается. Арестант, тоже мне. Вытри кровь и иди спать, без тебя обойдемся. Мне в экипаже трусы не нужны.

Он выпрямился и обвел взглядом сбежавшихся на вопли танкистов.

— Ну, что собрались? — спросил комиссар, не повышая голос. — Заняться нечем?

Оказалось, что заняться есть чем, причем буквально каждому. Экипажи разошлись к машинам.

— Вытри лицо, — повернулся Беляков к водителю. — И вообще, приведи себя в порядок, на тебя смотреть противно. Пойдем, комбат, поговорить надо.

Они отошли в сторону.

— Курить хочешь? — спросил Беляков.

— Нет, спасибо, — ответил Петров. — Папиросы у вас паршивые, Михаил Владимирович.

— Правда? — удивился комиссар. — А мне нравятся.

Он закурил.

— Ты удивляешься, наверное?

— Да, — честно сказал старший лейтенант. — Если честно, я думал, что вы его — того… В лучшем случае Кулешову сдадите.