В августе 41-го. Когда горела броня

Шелепина уложили на грубую материю, подсунув под голову чью-то свернутую гимнастерку. Беляков, разрывая пакет первой помощи, склонился над другом, осторожно сдвинул заскорузлый от крови танкошлем. Комбат был ранен в голову, над правым виском, и в грудь, пробитый комбинезон намок от крови. Выдернув из-за голенища финку, комиссар разрезал комбинезон и гимнастерку и вздрогнул — осколок пробил ребро и вошел в легкое, при каждом хриплом вздохе из раны выплескивало алым. Осторожно работая ножом, Беляков располосовал на груди Шелепина комбинезон и гимнастерку.

— Приподнимите его, только осторожно, — сквозь зубы, сказал комиссар.

Он быстро и аккуратно перевязал рану, затем принялся бинтовать голову. Внезапно комбат открыл почерневшие от крови глаза и, узнав друга, улыбнулся разбитыми губами.

— Ми… Миша, — прошептал он.

— Молчи, тебе нельзя говорить, — отозвался комиссар, разрывая второй пакет.

— Петров… Где? — еле слышно спросил Шелепин.

— Иван! — не оборачиваясь, крикнул комиссар.

Старший лейтенант склонился над комбатом.

— Ваня… принимай… батальон… — прохрипел майор.

— Есть! Есть! — ответил комроты-1, чувствуя, что на глаза наворачиваются слезы.

— Сперва… Иванова… — продолжал Шелепин, и молодой командир понял, что тот пытается рассказать об их последнем бое. — Потом второго… Потом нам… врезали. Два раза…

— Я понял, товарищ майор, — сказал Петров, надеясь, что голос у него не дрожит. — Вы лежите, вам не нужно разговаривать!

— Слу… шай… Что-то… там у них… Сразу насквозь… Что-то… — он закрыл глаза.

Беляков закончил бинтовать рану и, поднявшись, назначил пятерых танкистов, которые должны были вместе с ним нести комбата.

— Ваня… — чувствовалось, что Шелепин говорит с трудом, превозмогая боль. — Вы деревню… взяли?

— Так точно, — соврал Петров.

— Хоро… шо.

Майор открыл страшные, налитые кровью глаза и очень тихо шепнул:

— Нагнись.

Петров склонился еще ниже, повернув голову так, чтобы комбат говорил ему прямо в ухо.

— Письмо… В кармане… — прохрипел Шелепин. — Мишка — дурак… Надеюсь, не отправишь. Только если… Его тоже.

Он снова закрыл глаза. Петров торопливо ощупал карманы комбинезона и в левом нашел треугольник, по краю намокший красным. Адрес был написан рукой комиссара, и старший лейтенант торопливо сунул письмо в нагрудный карман.

— Поднимайте, — скомандовал старший лейтенант. — Петро, как донесете, клади его к себе на моторное и вези в медсанбат, быстро!

— Так, товарищ командир, — огромный украинец беспомощно пожал плечами, — хиба ж я знаю, куды…

— Спросишь у пехоты, не маленький, — жестко ответил Петров. — Если надо, хоть кого к себе в танк волоки, пусть дорогу показывают. И там — чтобы сразу на стол, к доктору, никакой очереди, понял?

— Есть! — вытянулся Нечитайло и побежал к лесу.

Танкисты осторожно подняли комбата и мелким, семенящим шагом понесли к опушке. Петров обошел КВ и склонился над мехводом комбата, который сидел, привалившись к гусенице.

— Танк вести сможешь? — спросил он, глядя в помутневшие глаза танкиста.

— Нет… — запнулся водитель. — Не могу, товарищ командир… Руки ослабели, трясутся, не смогу.

Руки его, бессильно лежащие на коленях, действительно мелко дрожали.

— Тогда садись на место радиста, будешь показывать. Вася! — повернулся он к Осокину.

Глаза водителя расширились:

— Там же… Витьке же…

— Положите его на днище, — спокойно сказал старший лейтенант. — Танк бросать нельзя. Вася, справишься?

— Нужно справиться, — юный мехвод закусил губу, глаза его были холодными и тусклыми, как вчера у Безуглого.

— Передачи там… — глухо сказал водитель. — Там большая сила нужна.

— Справлюсь, — повторил Осокин.

* * *

Когда они привели КВ в расположение батальона, руки Осокина гудели от напряжения. «Тридцатьчетверка» и сама была непростой машиной, но она не шла ни в какое сравнение с чудовищным зверем Кировского завода. Шестисотсильный дизель едва тянул огромную машину; для того чтобы переключить передачи, приходилось останавливаться. Водитель с растерянностью понял, что вряд ли сможет управлять тяжелым танком на поле боя.