В августе 1941-го

В одном Мешхеде только за два месяца было призвано из запаса 12 000 человек самых разных призывных возрастов. В Нишапуре все ранее служившие до 35-летнего возраста были взяты на учет и предупреждены о запрете выезда из города. С 6–8 человек до 30 были усилены посты пограничной охраны, проведены мероприятия по организации иррегулярных и скрытых вооруженных формирований из состава шах-севанских племен, расположенных главным образом напротив участков советских пограничных отрядов. Все это сопровождалось усилением войскового наблюдения за территорией СССР со стороны различных топографических и рекогносцировочных групп[90].

«Иранская погранохрана убыстренным темпом совершенствует методы и способы охраны границ, разворачивает работу с базой содействия в приграничной полосе и, нужно признать, имеет неплохие результаты… За последнее время в иранских пограничных частях на Атреке в деле охраны государственной границы замечается интенсивная перестройка и улучшение качества службы охраны границы на соответствующих постах и развертывание соответствующей работы среди населения аулов пограничной полосы и тыла», — сообщалось в разведсводках советских пограничников[91].

Пытаясь ослабить советское влияние на севере страны, иранские власти с начала Второй мировой войны стали демонстративно выселять с побережья Каспийского моря, в особенности из провинции Гилян, лиц всех национальностей. Особое внимание уделялось иранцам, которые выехали из СССР в течение десяти предвоенных лет. Из Пехлеви были выселены портовые рабочие, которых местная полиция подозревала в связях с СССР[92]. Под подозрение были взяты оставшиеся в живых дженгелийцы (лесные братья, «дженгели» по-персидски — «лесной человек») — бывшие участники кучекхановского движения 1920-х гг. Началась настоящая охота на «агентов Коминтерна».

Иранцы полагали, что информация о приближающемся советском вторжении не просто назойливая пропаганда иностранных держав. На тегеранском базаре — главном экономическом центре страны — они говорили о том, что СССР будто бы уже предъявил иранскому правительству требование о предоставлении в его распоряжение аэродромов и казарм на иранской территории. Усиленно циркулировали слухи, что Советский Союз в самое ближайшее время захватит северную часть Ирана. Разговоры шли в том плане, что шаху вскоре придется «попрощаться» с Иранским Азербайджаном.

Глава 5 Судьба Ирана решается в Берлине

«Большая игра» вокруг Ирана велась на советско-германских переговорах в ноябре 1940 г. Гитлер решил по-своему разыграть иранскую карту, предложив Иран в качестве платы за создание невиданного по своей мощи и размаху блока Берлин — Рим — Москва — Токио.

Вряд ли Сталин будет упорствовать, как-никак, а Средний Восток традиционно считался одним из приоритетов российской внешней политики. После подписания соглашения ни о каком сотрудничестве между СССР и Англией не может быть речи — англичане уже несколько столетий оберегают Индию и ближайшие подступы к ней от любых посягательств России. К тому же передислокация нескольких армий на юг ослабит западную группировку Красной Армии, и опасность превентивного удара со стороны Советов сойдет на нет.

Примерно так рассуждал фюрер, когда в канун подписания «пакта трех» поведал ближайшему окружению о своих новых замыслах: «Я думаю, нужно поощрить Советский Союз к продвижению на юг — к Ирану и Индии, чтобы он получил выход к Индийскому океану, который для России важнее, чем ее позиции на Балтике»[93].

Германским руководством было решено провести с Москвой соответствующие переговоры. 13 октября В. М. Молотову направили приглашение посетить столицу рейха. И. Риббентроп писал: «…Я хотел бы заявить, что, по мнению фюрера, очевидная историческая миссия четырех держав — Советского Союза, Италии, Японии и Германии — заключается в том, чтобы принять долгосрочную политику и направить дальнейшее развитие народов в правильное русло путем разграничения их интересов в мировом масштабе. Мы бы приветствовали скорейший визит господина Молотова в Берлин для того, чтобы уточнить вопросы, имеющие столь решительное значение для будущего наших народов, и для того, чтобы обсудить их конкретно»[94].

Ответ не заставил себя ждать. 12 ноября того же года советский министр иностранных дел прибыл в Берлин.