В алфавитном порядке

Мы разговаривали о нас и о том, что произошло. Давно уже не радовала отмена занятий в школах, а по телевизору сообщили, что министерство обороны разрабатывает планы преподавания без учебников, чтобы все-таки как-то образовывать нас. Однако время шло, а планы эти не воплощались. А вместе с тем после исчезновения слова стол все сильнее чувствовалось всеобщее уныние. Пока не пропало, никому и в голову не приходило, до какой же степени оно необходимо. И в разговорах мы все время спотыкались о его нехватку.

Но самое скверное началось, когда по прошествии какого-то времени, выяснив, что вернуть слово в наш обиход так и не получилось, граждане стали выбрасывать или прятать столы, словно стесняясь обладать чем-то, не имеющим названия. Столовые наши вдруг стали казаться несуразно просторными, а есть мы должны были в довольно унизительной позе, одной рукой держа на весу тарелку, а другой орудуя вилкой. Отец потихоньку сказал маме, что это верный путь оскотиниться.

И опять же никто не задумывался, как важны столы, покуда они не пропали. Без них жизнь, как и столовые, стала неуютной. Отсутствие их чувствовалось и в кухнях, и в спальнях, и в приемных, и в декорациях телестудий – особенно в выпусках новостей, ведущие которых прежде всегда были защищены своими столами. И разумеется, телевизор пришлось взгромоздить на стул, а хранить все, что прежде стояло и лежало на столах, в ящиках шкафов. И в такой ситуации нежданным подспорьем сделалось исчезновение газет и журналов – иначе куда бы мы их девали?

Иногда я возвращался в край, лежавший по ту сторону реальности, где, по счастью, на своих местах оставалось все, кроме меня, по-прежнему лежавшего в родительской кровати. Я не без труда открывал глаза и видел, что у постели сидит отец с английской книгой или томом энциклопедии на коленях и смотрит на меня. В этом измерении часы текли медленнее. В очередной раз вернувшись сюда, я спросил, сколько дней болею, и мне ответили – три. Между тем, на другой стороне действительности прошло несколько недель. Еще я спрашивал, есть ли у нас столы, и ужасно удивлялся тому, что могу выговорить это слово. И с огромным облегчением понимал, что так бывает во сне, когда видишь, что потерял ногу, а проснувшись, убеждаешься, что она на месте. Отец посмотрел на меня с тревогой, думая, наверно, что я заговариваюсь. Впрочем, можно было и не отвечать – я и сам видел, что по обе стороны кровати стоят ночные столики. Там, на другой стороне, нам пришлось избавиться и от этих предметов меблировки, раз уж мы не могли произнести никакого производного от слова «стол».

Поначалу решил даже не возвращаться, но вспомнил Лауру и задрожал при мысли о ее деснах и грудях, да, грудях, потому что теперь уже знал их, вернее, их знали мои руки, выучившие путь к ним от того места на пояснице, где южная оконечность ее свитера соединялась с северной границей юбки. И, покуда отец убирал мне волосы со лба, я ежился от удовольствия и жалел, что лежу не в собственной постели, ибо по смутному наитию угадывал – там самое подходящее место для воспоминаний о ней. И, закрыв глаза, почувствовал, как давят на мои подошвы мои подошвы, находящиеся по другую сторону, и скользнул им навстречу.

А положение на внешней стороне носка или снаружи ящика сильно осложнилось после того, как исчезли из словаря слова вилка, ложка и нож. И точно так, как было это со столами, мы начали стремительно избавляться от предметов, которые не могли назвать по имени. У кого была кладовка или чулан, те спрятали столовые приборы, чтобы не мозолили глаза. Другие просто-напросто выбросили на помойку, откуда их было извлекли мои приятели для игр на пустыре. Однако – опять же, как было это со столами, – предметы, лишенные названия, вызывали такое отвращение, что даже играть с ними стало невозможно. Позже, стоило лишь случайно заметить вилку или ножик на земле, естественным побуждением было отшвырнуть их ногой прочь с дороги, да подальше, как отшвыривают с тротуара какую-нибудь гадость.

Самым неприятным последствием явилась необходимость есть руками – да, без стола и руками. Вот тогда-то мне открылась во всей своей глубине отцовская фраза насчет скотства, начавшегося с пропажи слова стол. И становилось так стыдно от того, как мы едим, что вскоре мы перестали собираться за обедом или за ужином. Мать оставляла на кухне еду, а мы все поодиночке воровато прокрадывались за ней. И скажи нам кто-нибудь прежде, что исчезновение каких-то четырех слов может так неузнаваемо переменить нашу жизнь, мы бы ни за что не поверили в такую чушь. Тем не менее именно это и случилось.

Иногда, пока мои товарищи гоняли мяч на пустыре, я садился на берегу пруда и воображал, что вот явится сейчас передо мной некий дух-покровитель, исполнит мое желание – и я сумею заменить четыре пропавших слова на другие, менее необходимые. Соображал я быстро, потому что времени на размышление было отпущено мало, и произносил, к примеру, такие слова:

– Крышка, кладбище, щеколда, аремориканец.