В Афганистане, в «Черном тюльпане»

— Я вижу, ты тоже чувствуешь себя здесь хозяином, — холодно заметила Елена. — Я просто не понимаю, девочки, что здесь вообще происходит? — обратилась она сердито к подругам.

Глаза Елены потемнели.

— По-моему, мы договаривались, девочки, что во время боевых операций не может быть никаких застолий и никакого веселья. Это же пир во время чумы…

Девушки поежились под ее ледяным взглядом.

— Леночка, но это же твой школьный товарищ. Вы же столько лет не виделись. Или он врет?

— Нет, он не врет. Мы, действительно, к сожалению, одноклассники, — вздохнула Елена. — Но только он никогда не был мне товарищем. Никогда. Как ни старался. Он вообще никому не может быть товарищем. Он на это не способен…

Елена тронула пальцем праздничную скатерть, провела задумчиво линию вдоль полных тарелок.

— Он способен только покупать или продавать…

— Что ты говоришь? Леночка, — вскинул капитан красивые брови. — Это неправда. Ты это знаешь…

— Правда то, — невозмутимо продолжила Елена, — что он всю свою жизнь пытался купить меня. В начальных классах он делал это неумело: подкладывал мне мятые жвачки, импортные резинки, карандаши, игрушки. Но в старших классах у него был уже большой опыт, — Елена зябко повела плечами. — Мама работала директором городского рынка. Отец продвигался в обкоме партии. Весь бюджет городской «толкучки» принадлежал этой парочке. И они ничего не жалели для своего сыночка.

Елена отошла от стола, устало села на край кровати:

— И почему-то Евгений Кошевский с малых лет решил, что ему должно принадлежать только самое лучшее. На мою беду, я показалась ему лучшей из наших девчонок, — Елена печально усмехнулась. — Вот он и пытался купить меня, открыто и не стесняясь, как на рынке, не особенно торгуясь. Даже сейчас, скажи я, что мне нужно небо в алмазах, он достанет это просто незамедлительно…

— Разве это так плохо, что я для тебя готов на все, — кротко возразил притихший капитан.

— Плохо то, что для тебя это все-таки обычный торг, Евгений, — ответила Елена, снимая медицинский халат. — Плохо то, что тебе нужна красивая кукла с витрины, а не живой человек. Другие живут простыми, понятными чувствами. Волнуются на первом свидании. Хранят тепло первого поцелуя… А ты, Кошевский, всегда только торгуешься. Ты для всего подбираешь определенную цену.

Елена подошла к окну, повернулась ко всем спиной:

— Наверное, и сейчас пришел покупать меня, а не просто вспомнить школьную юность, детские наши шалости…

— Как тебе сказать, Елена, — растерянно ответил Кошевский.

— Свататься он приехал, Елена, — сердито сказала одна из подруг. — Он уже всему полку раззвонил, что приехал, мол, школьный друг за своей первой любовью с ветвями Гименея. Пижо-он… А мы тут уши развесили…

— Но, девочки, все было так хорошо, — обескуражено приподнялся над стулом капитан.

— Какие мы тебе девочки… — напустились на него подруги.

— Хватить травить…

— Мы не покупаемся…

Елена обернулась от окна, подошла к девушкам, придержала разозлившихся подруг за плечи:

— Оставьте его, девочки. Он вас не поймет. Он привык идти напролом. Вы думаете, он не знает, что я не одна? Что у меня есть Андрей? Думаете, он не знает, что я никогда и ни за что на свете не оставлю Шульгина?

Капитан вздрогнул, как от удара.

— Он знает. Прекрасно знает. И все равно идет напролом. Вы не представляете, сколько зла он уже сделал нам с Андреем…

— Леночка, что ты?..

— Он знает Шульгина?

— Ой, девочки… Не может быть…

— Да, он знает Шульгина еще с суворовского училища, — кивнула Елена. — Кошевский был там блестящим старшиной роты. Правофланговый суворовского училища. Прекрасный танцор и «Первый» голос вокального ансамбля. Но только Шульгин всегда был лучше его… Хоть никогда не лез вперед…

Капитан опять вздрогнул, судорога пробежала по его побелевшим, стиснутым скулам.

— Ты опоздал, Кошевский, — Елена отвернулась от искаженного лица капитана. — Не будет никакого торга. Здесь тебе ничего не удастся купить. Не помогут ни твои звезды, ни твоя блестящая внешность, ни это шампанское, ни твои набитые чеками карманы. Ты проторговался. Уходи, Евгений. И забери все это с собой.

Кошевский с напускным спокойствием подошел к столу, взялся за горлышки блестящих бутылок.

— И все-таки, позволю возразить, Елена Сергеевна, — он заносчиво дернул бровью. — Я всегда был и останусь лучшим. Вы просто не желаете этого видеть. И не хотите ни с чем считаться! И всему есть своя цена. И это ваше донкихотство когда-нибудь закончится.

Кошевский поднял бутылки и погрозил ими.

— Ты протрезвеешь, Елена Сергеевна, и окажешься растрепанной дурой в какой-нибудь жалком коммунальном углу с вечной нуждой и неразрешимыми проблемами. А я предлагаю блестящее будущее и незамутненные дымом горизонты…

Кошевский высокомерно повел бровью.

— Может быть, так и случится, как ты каркаешь, — устало улыбнулась Елена, — но только я не боюсь коммунальных углов. И я не буду рыдать о генерале Кошевском, или о партийном секретаре Кошевском, или кем ты еще там собираешься стать… Потому что за твое блестящее будущее тоже нужно заплатить немалую цену…

Елена задумчиво покачала головой.