В Афганистане, в «Черном тюльпане»

Булочка согласно кивнул головой. Через мгновение с каменного пятачка над ущельем зазвучала первая песня:

Если вы с обрыва, в голубые дали
Полетите шустро, камни догонять,
Вспомните, что раньше вы так не летали,
И уже, как, видно, вам так не летать.

После небольшой паузы, для вздоха, грянуло с высоты залповое, пороховое:

Как на поле Куликовом
Прокричали кулики,
И в порядке бестолковом
Вышли русские полки.
Как дохнули перегаром —
За версту разит.
Значит, выпито немало —
Будет враг разбит…

Булочка пел манерным растянутым речитативом, с дрожью выпуская воздух в конце каждой фразы. Смиренский подпевал беззвучно. Ставский подрубал каждое слово, спотыкался, проглатывал звуки. Булочка толкнул его локтем:

— Слушай, Пантацид, ну что у тебя за голос? Ты не каркай, ка-ар… ка-ар… Пой, как в опере. Со слезой… Вот так… О-о-о!..

Потом послышался с высоты крепкий голос Орлова, раскатистый, упругий, с треском рвущихся звуков. Он читал любимые отрывки из поэмы Твардовского о Теркине. Читал напористо, горячо, и слова получались кипящими, раскаленными, с дымным запахом гари.

Офицеры стояли крепко обнявшись, и после каждой песни то один, то другой, покачиваясь, сонно валился в сторону пропасти. Едва успевали подхватывать сползающее тело, беспощадно встряхивать, опрокидывая спиной к камням. И вновь с яростью, с пеной изо рта вырывались новые и новые ускользающие из памяти куплеты.

Эх, путь-дорожка фронтовая,
Не страшна нам бомбежка любая.
А помирать нам рановато.
Есть у нас еще дома дела!

Старшина, устало кивая головой, сонно бормотал:

— Где мои парашутные стропы? Где мое снаряжение? Все осталось внизу Э-эх… Как жаль! Сейчас привязался бы к скале, или хоть повесился бы… за ногу…

Орлов держал его за ворот, упрямо таращил слипающиеся глаза, продолжал петь, тяжело вздыхая между растянутыми слогами.

Ставский пел что-то свое, невпопад, взмахивая руками и хватаясь за воздух растопыренной пятерней.

Булочка изредка садился на колени, покачивался и тянуло его вниз под ноги, туда, где места хватало только на три пары обуви. Орлов рывком ставил его на ноги, горячо рычал в ухо:

Мне надоело нервничать,
Ведь нервы не сучок.
Я нажимаю ласково
На спусковой крючок…

И Булочка сонно подхватывал песню, улыбаясь застывшими на морозе губами:

И-и хладнокр-ровно тр-расер-ры
По-о во-оздуху летят.
И мы хотим того-о же-е,
Чего-о они хотя-ят…

Он махал кулаком в воздух:

— И мы хотим того-о же-е…

Ставский крепился из последних сил. Но все же ветер, упруго бивший в грудь снежными порывами, казался сильнее. Он раскачивал Ставского все больше и больше, бил спиной о камни и вновь тянул, будто удавкой вниз в пропасть.

Ставский, упрямо улыбаясь, выдавливал из себя, жадно глотая воздух:

А-а помирать на-ам ра-анова-ато.
Е-естъ у на-ас еще до-ома дела-а…

Орлов и Булочка сжали его с обеих сторон:

— Терпи, Глюкоза. Скоро рассветет. Что ж ты не взял спирта медицинского. Мы бы еще и сплясали…

65

На рассвете открылась глазам страшная высота, покрытая толстым слоем неподвижного снега. Исчезли под снежным одеялом рыжие бугры брустверов с черенками саперных лопат. Пропали зеленые пятна плащ-палаток и бронежилетов. Погас под снежной ватой черный, вороненый блеск оружия.

Ровный снег скрыл под собой очертания огневых позиций всех рот полка.

Шульгин услышал сквозь дрему хриплый, надорванный голос Орлова.

— Подъе-ем! Что-о спите, холеры?.. Вста-ать… Летаргический сон, что ли?.. А ну, живо вста-ать… Вытряхивайте снег из ушей! Где замполит роты?

Андрей принялся тормошить товарищей. Те недоуменно шевельнулись, стали тереть глаза.

— Так, темно же еще, товарищ лейтенант. Не рассвело же еще… Что за шутки? Посреди ночи?

В шульгинском укрытии, действительно, стоял густой мрак. Андрей протиснулся к выходу, завяз в снегу, его подтолкнули, и он вывалился наружу вместе с огромным комом снега.

Зажмурил глаза от неожиданно хлынувшего света. Присвистнул.

— Хороша-а ночь!..

Их каменное логово надежно укрылось от света, спряталось под плотно нахлобученной снежной шапкой. Снегом наглухо залепило каждую щель, сковало подзамерзшей за ночь ледяной коркой.

Богунов и Матиевский тоже вынырнули из укрытия, беспомощно жмуря глаза:

— Фу-у, ты! Что-о за хренотень?.. Ба-атюшки… Северное сияние! Полярная ночь! Мы еще на этом свете? А-а?..

Шульгин, разминая затекшие руки, взмахнул автоматом, повел вокруг блестящим стволом, с хрустом потянулся в поясе.