В Афганистане, в «Черном тюльпане»

— Я не знаю, кто из них способен крепко стоять на ногах. Вам виднее. Что я могу сказать? И зачем только нужен был этот маскарад? — он произнес последнюю фразу в сторону штабных окопов.

Орлов спросил напрямик:

— Так это не ваше решение?

Майор вздрогнул:

— Я еще считаю себя врачом. И потом, согласно устава, я не имею права принимать решения. Я имею право только давать рекомендации. Я пишу, нуждается в освобождении, если вы еще не забыли формулировки. Эти мои рекомендации не являются обязательными для командиров.

Он горько усмехнулся:

— Освобождает от службы не врач, а командир. Врачи не имеют права покушаться на единоначалие.

Он отвернул лицо в сторону, пробормотал про себя:

— Сегодня я, кажется, впервые пожалел, что я военный врач.

Он с силой сжал Орлову руку:

— Офицеры санчасти и санитары останутся в ротах. Это решение я могу принять самостоятельно независимо ни от кого. Медицинская помощь будет оказываться на местах. Наша комиссия… она никуда не уедет. Врачи останутся в подразделениях…

Орлов почувствовал, что пальцы начальника медслужбы нервно дрожат на его руке.

— Это все, что я могу сделать. Попрошу только найти нам что-нибудь подходящее для гор. Не светить же нам малиновым кантом, — майор дернул себя за бриджи. — Вы уж извините, специальной формы у нас не было.

Офицеры улыбнулись:

— Ничего, ничего, товарищ майор. Подменку организуем. Бушлаты подберем, тельняшки, свитера…

— Правда, не ручаемся, — лукаво взглянул на врача старшина, — что подменка будет без живности…

— Ничего, не барышни, — усмехнулся майор. — Хотя не думал, что придется уживаться в одной рубашке с этими насекомыми. Врач с педикулезом… — майор улыбнулся с облегчением, повернулся к Шульгину.

— Кстати, Андрей Николаевич, мы с вами практически не общались, но я с вами хорошо знаком. Заочно. Вы догадываетесь, кто мне постоянно рассказывает о вас? И обо всех ваших товарищах. Кроме того, я слышал ваши песни. Они у меня записаны на пленку. Даже не знаю, как к вам и обращаться? На «вы» — как-то тяжеловато, это вас старит, на «ты» — уж слишком вы опытны и многое видели для ваших лет.

Андрей рассмеялся:

— Вот это не проблема. Конечно, на «ты». «Вы» — слишком холодное словечко.

И тут же продекламировал с улыбкой:

И с уст моих лишь только «вы»,
Усталое, сорвется сухо.
И в лепет упадет молвы,
Тяжелое, но легче пуха…

— Это ваши стихи, — майор внимательно взглянул на Андрея, на мгновение задумался. — Действительно, для ваших лет «вы» — это слишком холодное словечко. Окажемся в полку, непременно зайдите ко мне в гости. Я буду очень рад…

Вздохнул:

— Честно говоря, чувствую себя неловко. Не могу осуждать решение командира, но и представить не могу, как можно бросать их в бой? — он кивнул головой в сторону солдат. — Я объяснял, настаивал, но мне указали на место, отведенное уставом. По какой-то непонятной логике вы должны в таком состоянии преследовать какого-то Басира. С врачебной логикой это несовместимо…

Он расправил свои изжеванные записи.

— Я еще раз хочу осмотреть нескольких человек, — он протянул листки Андрею, — они обведены карандашом.

Андрей заметил, что среди обведенных мелькнула фамилия Осенева.

58

На ночь впервые устраивались не в окопах, залитых водой. Впервые не зарывались в мокрую ткань плащ-палаток. Не купались в липкой грязи рыхлых брустверов.

Два брезентовых терема выросли на посадочной площадке. Внутри горели, выбрасывая хлопья сажи, чугунные печи, раскаленные докрасна. Эти две просторные палатки, рассчитанные, каждая, на сорок койко-мест, вобрали в себя всех солдат и офицеров, вышедших на операцию. В одной палатке расположились командиры — около сорока человек. В другой — около четырехсот солдат, изможденных, простуженных, слившихся в единую многоголовую массу.

Когда Шульгин откинул тяжелый брезентовый полог палатки, он задохнулся в густом горячем пару. Этот пар поднимался от мокрой одежды, от лихорадочного дыхания, от тлеющих окурков, спрятанных в кулаках, от сырых побуревших портянок, расстеленных на коленях.

Андрей тщетно пытался найти своих, всматриваясь в картофельную груду стриженых голов. Наконец, в дальнем углу выросла знакомая фигура, замахала Шульгину рукой:

— Товарищ лейтенант, все наши здесь… В номерах люкс…

Андрей узнал голос Матиевского.

— Пробирайтесь к нам. Здесь настоящий цирк. Лежбище афганских котиков…

Андрею предстояло пройти около десяти метров, но это оказались очень тяжелые метры. Десятки босых ног, сплетенных рук, худые ребра, запрокинутые головы, тонкие, туго обтянутые кожей скулы — все это качалось у него под ногами, заваливалось, дрожало, бредило, покрывалось болезненной испариной.

— Как вам наши удобства, товарищ лейтенант? — лицо Матиевского мерцало в сумраке блестящим красным пятном.

Шульгин дернул плечами:

— Жуткое свинство… Пальцем ткнуть некуда. Позаботились о вас…

— Да что вы, товарищ лейтенант… Позаботились, дальше некуда! Мы уж запомним эту заботу. Эту руку помощи… Жаль только никому до нее не дотянуться…