В Афганистане, в «Черном тюльпане»

— Что-то я не пойму? Вы меня утешаете, что ли? Вы меня воспитываете?.. Кто кого должен воспитывать? Что я сам не знаю… Нужна эта идиотская маска и голова, как у китайского болванчика, чтобы согласно кивать всему. Прекрасно понимаю…

Шульгин скорчил нелепую преданную физиономию. Закивал подбородком. Вытянул шею из плеч.

— Как ваше здоровье, ше-еф? Эти цветы я вырастил собственными руками, ше-е-еф!..

Шульгин брезгливо скривил губы.

— У нашего времени нет лица. Одна только маска. А мне очень хочется сохранить лицо. А тому, кто вот так блаженно кивает головой, хочется плюнуть в слащавую морду.

43

Всклокоченные рыжие шапки плыли впереди них. Тряслись жиденькие похудевшие вещмешки. Качались вороненые стволы. На провалившихся солдатских щеках пробилась щетина, стариковская, сизая. Солдаты покачивались балансируя, выбрасывали в стороны руки. С трудом выпрямляли ослабевшие колени. Сказывались голодные деньки.

Даже Шульгин изредка прикрывал глаза и минуту-другую скользил в сонной полудреме.

Орлов с тревогой поглядывал на свою притихшую «Метель».

После взятия «Зуба», после неудержимого порыва, на который ушли последние силы, двигались сейчас по козьей тропе истощенные тени с тяжелой ношей на худых плечах. Шли затылок в затылок неуверенными шагами. И каждый видел у другого выступающие бугорки позвонков на шее. И тонкие посиневшие запястья, торчащие из широких рукавов. И дрожащие от напряжения колени.

Нащупывали солдаты в карманах жалкие крошки от сухарей. Слизывали их с грязных ладоней. С досадой плевались тягучей слюной и с тоскою поглядывали на синее небо.

Не верилось, что нельзя было сбросить с этого чистого безоблачного неба хоть по одному сухому пайку на десятерых. Не верилось. А небо оставалось безучастным к их мольбам.

Орлов несколько раз выходил на связь. Требовал сухой паек. Но каждый раз ему раздраженно отвечали, что рисковать больше «вертушками» нет возможности, что и так сбито две машины, что одна «вертушка» стоит около миллиона рублей, то есть дороже пайка для орловской роты в сотни тысяч раз. Словом, будет хлеб тогда, когда они дойдут до нормальной посадочной площадки.

А до нормальной площадки были целые сутки перехода. Неимоверного по трудности перехода через то самое ущелье, по которому камень падает медленно, дробясь на куски, и лень смотреть на его бесконечный полет.

Орлов опять поставил Шульгина в прикрытие. Подтягивать отстающих, выбивающихся из сил солдат.

Рядом с Шульгиным по-прежнему держались неразлучные Матиевский и Богунов.

Поругивались вполголоса.

— Знаю подходящую сказку, — Матиевский устало взмахнул рукой. — Поучительная история. Слушай, сержант. Летела как-то птица Симург с одним хлопцем на шее. А хлопец, хоть и из сказки, был очень хозяйственным. Вез он при себе пару корзин с мясом.

Богунов кивнул головой:

— Я теперь люблю сказки про жратву. Давай про жратву, Серега…

Матиевский скосил глазами.

— Паек, конечно, натуральный, не сухой… Большие такие куски мяса с кровью. Повернет птичка свою головенку, подмигнет, и хлопец ей в пасть чуть ли не с руками мясо заталкивает. Добросовестный парнишка…

— Вот это снабженец! Ага…

— В конце концов, мясо кончилось. На то оно и мясо. Его всегда не хватает. А эта тварь порхающая все свою головенку поворачивает. Совести же никакой…

— Где же совесть у твари?..

— И что же ты думаешь, сержант? Парнишечка этот, тяпает от самого себя кусок и кормит этого людоеда, не помню, то ли бедром, то ли задней частью…

Матиевский замолчал.

Богунов задумчиво поднял голову.

— Задняя часть слаще.

— И вот, что я думаю, — серьезно заговорил Матиевский. — Тыл наш должен вот также хватануть кусок от ляжки, но накормить голодных ребят на передовой. А вместо этого мы ходим перед тылом на цыпочках, унижаемся, чтобы выпросить законный кусок хлеба.

Матиевский махнул длинным стволом винтовки.

— Конечно, на войне не любят тыловую братию. Но когда поворачиваешь голову, а в клюв тебе ничего не кладут, нервы не выдерживают.

У Богунова брови сошлись вместе:

— Не выдерживают нервы! Точно! Вот товарищ лейтенант песни пишет про Афганистан. Про эту тыловую сволочь надо обязательно написать…

— Товарищ лейтенант, — Матиевский окликнул Шульгина, — народ просит, чтобы вы песню написали. И про взятие «Зуба». И про тыловиков. Да чтобы позлее. Чтобы она у них костью встала в горле.

Шульгин улыбнулся:

— Хорошо, напишу. Если доберемся до полка.

Покачивались в живой веренице растрепанные солдатские фигуры. Хватались руками за воздух. Терли грязными пальцами слипающиеся глаза. С трудом двигали ватными ногами. На продавленных погонах терлись ремни запыленных автоматов.

Вскоре «Первый» солдат обессиленно присел на обочину тропы, откинул безвольно голову. Закрыл глаза. Затих после протяжного вздоха.

— Эй, коллега, — Матиевский потряс его за плечо. — Вставай. До привала еще далеко.

Солдат дернулся, руки безвольно съехали вниз.

— Не могу, — едва шевельнулись губы на посеревшем безжизненном лице.

— Рядовой Лаптев, подъем, — Шульгин потянул за лямки вещевого мешка. — Не можешь сам, так поможем. Не кисни…