В Афганистане, в «Черном тюльпане»

Матиевский ничком свалился вниз. А Шульгин наоборот высунулся наверх, и, натягивая наушники на голову, продолжал кричать зычно и раскатисто. Когда последнюю фигурку дежурных солдат слизало на дно окопов, и попрятались повсюду черные пятна голов, лейтенант и сам нырнул вниз, уткнувшись в теплые ожившие тела солдат. И вовремя. В то же мгновение вершина вздрогнула, и землистые стены окопа развернулись и осыпались вниз. С барабанным грохотом полетели на плащ-палатку крупные комья земли. Засвистело, запело над головой звенящими струнами летящих осколков. Отозвалось со всех сторон лающей солдатской руганью.

Шульгин стряхнул с лица землю и немедленно вышел на связь:

— «Первый». Я, «Метель-один», прием. Нахожусь под обстрелом нашего полкового артдивизиона. Прошу немедленного прекращения огня. Мои люди под обстрелом. Прикажите прекратить огонь. Я, «Метель-один»… Прием…

В наушниках тут же отозвался скрипящий сердитый голос:

— «Первый» на связи. Людей в укрытие. Доложите о раненых. Пострадавшим оказать помощь. Как понял меня, прием…

Шульгин хотел ответить, что люди, слава Богу, в укрытии, что о раненых доложить невозможно, и что если хоть один ранен, или, не дай Бог… то этим артиллеристам… Но в это время земля рядом вздрогнула, стены окопа вздыбились, поднялись в воздух и рухнули прямо на лежащих людей. Окоп смяло, как пустой бумажный стаканчик, сравняло с землей, завалило рваными дымящимися глыбами. Снаряд разорвался в полуметре от окопа. Из развороченной земли над бывшим окопом старослужащих торчала только погнутая безжизненная антенна.

11

В дачной электричке Анна Ивановна, озябшая на сквозных весенних ветрах, долго не могла согреться. Дуло из оконных щелей пронзительно и сыро. Хлопало дверью в тамбуре. Тянуло по вагону прогорклым сигаретным дымом.

Но все это внезапно отодвинулось, ушло на второй план. Потому что послышалось позади в шорохе неудачной магнитофонной записи:

Вот ракета пошла.
Начинаем мы работу.
Лезем прямо с борта
Под огонь их пулеметов…

Анна Ивановна напряженно скосила глаза и увидела молодых лейтенантов в распахнутых шинелях. Обыкновенные лейтенанты, только загоревшие по-южному и с какой-то затаенной грустью в глазах.

Утро звезды прогонит,
Навеет неясный туман.
И неясный в тумане
Поднимется Афганистан.
Кишлаков, караванов
далекий послышится гул…
И давно уж афганец сердитый
костер наш задул…

— Что еще за Афганистан? — недоуменно подумала Анна Ивановна. — Где это? Это же, вроде бы, очень далеко, за туркменскими пустынями, за таджикскими горами, в неведомой русскому сердцу дали… Почему эти молоденькие лейтенанты так грустят над этой странной песней?

И Анна Ивановна хотела уже расспросить их, преодолевая смущение, как услышала за спиной чей-то мальчишеский голосок:

— А это у вас ордена, да? Настоящие, да? Можно потрогать… Ого-о-о!..

И послышался забытый звон наград, который Анна Ивановна когда-то слышала на груди своего отца.

— Это Красная Звезда? Ух ты!.. А эта с танком за что? За отвагу? Ого-о-о!.. Это тоже орден?

— Это солдатский орден, — послышался добродушный голос. — И тебе может достаться. Пойдешь в армию, а там «за речку» и получай свои награды…

— За какую речку?

— Это выражение такое… За речку — это за границу. В Афганистан…

— А что там?

— Война там, братишка…

И тут Анна Ивановна услышала басовитый кашель.

— Вы бы, товарищи, поменьше распространялись, — проскрипело с соседней лавки. — Все-таки, офицеры… При погонах, при звездах. Понимать должны. Советский Союз войн не развязывает… Мы демонстрируем только мирное сосуществование… Мы не агрессоры. Так-то вот! А ваша информация дискредитирует… И вообще… Вы бы запахнули шинельки-то. В вагоне не жарко…

И тут добродушный голос, отвечавший только что мальчугану, налился сталью.

— Это вы точно, папаша, заметили… Мы сейчас мирно сосуществуем. Никакой войны нет… Ордена нам за строевую подготовку дали. За вытянутый на параде носочек. За подбородочки, скошенные на трибуну… И вот эту хреновину, дядя, — лейтенант вдруг задрал брючину и стукнул костяшками пальцев о пластиковый протез, — я тоже на параде получил. Прямо на Красной площади…

Его пытались остановить, тянули за полу шинели, тряхнули за лейтенантский погон, но он все же закончил:

— Удобно вам всем ничего не знать… Глаза закрыли, уши заткнули… Нет войны… Ничего нет… Ничего не видим, ничего не слышим. Ни цинковых гробов матери не получают, ни валяются в госпиталях калеки. Ничего такого нет? А этот костыль вам подарить на память?

Лейтенант стукнул ногой оглушительно громко на весь вагон и вдруг крутанул до отказа ручкой магнитофона:

Я тоскую по родной стране,
По ее рассветам и закатам.
На афганской выжженной земле
Спят тревожно русские солдаты…

И солидный басок зашипел: