В аду Сталинграда

Первого января командир батальона устроил офицерам прием со шнапсом. На этих празднествах другой выпивки не было. От нашей батареи на приеме был только я, потому что лейтенант после приглашения получил другие задачи. Пьянка была ужасная. В конце я был пьян просто в сосиску. Обычно в меня вмещается очень много. И куда тяжелее, чем пить, было наутро общаться с адъютантом — мои солдаты утром привезли меня к нему на ручных санках. Они никогда меня таким не видели. Но первое раздражение вскоре сменилось печалью, когда на следующий вечер в лестничную клетку на водочном заводе попала бомба. Штаб батальона был там, в подвале. Туда был приглашен дивизионный католический священник. Они как раз провожали его, когда его, командира батальона и адъютанта постигла эта участь. Все трое погибли.

На следующий день батальон принял молодой гауптман из дивизионной моторизованной артиллерии, мы его не знали. Когда я возвращался обратно на мой командный пункт после первой встречи с ним, мне в руку попал снарядный осколок. Я надеялся на хейматшус (ранение, служащее основанием для отправки домой), но это была лишь царапина. Мне даже не пришлось идти к медику.

Новый гауптман был приятным парнем, ровным в общении и дружелюбным, хотя, возможно, слегка наивным. Когда он вскоре посетил меня на моем чудесном КП, он пожаловался на то, что голоден, и без смущения попросил что-нибудь на завтрак к той порции водки, что я ему предложил. Я был ошеломлен: хотя в обычных обстоятельствах это было вполне в порядке вещей, в окружении, где все голодали, об этом не могло идти и речи. Из ниши у своего спального места я достал ему кусок колбасы и кусок хлеба и приказал вестовому накрыть нам стол. Этого было немного. Гауптман быстро и со здоровым аппетитом все это съел, и, когда мы выпили еще немного водки, он спросил, почему я не ел с ним.

«Вы едите мою дневную пайку — и что после этого есть мне?» — был мой довольно невежливый ответ.

На второй батарее не было гостевых пайков. По дипломатическим причинам я в любом случае не мог есть с ним. Солдаты ждали, чем закончится дело. Наш новый командир не был грубияном. Он никак не отреагировал и доел то, что перед ним лежало. Мы немного поговорили о том о сем и расстались в довольно хорошем расположении духа. Той же ночью связной принес от него немного еды — ровно столько, сколько он съел утром. С тех пор он никогда не ел на батареях, ранее принимавших его со всем гостеприимством. Мои профессиональные отношения с ним из-за этого инцидента не пострадали. Он был хорошим парнем, просто не всегда думал как следует.

Почта еще работала. Я писал письма много и часто и получал письма из дома. Неожиданно на батарее начались волнения. До сих пор шли разговоры о прорыве. Эту идею обсуждали с самого начала окружения, когда я был еще в отпуске. Тогда у прорыва были хорошие шансы на успех, но теперь мы были усталыми, голодными и измотанными, и у нас не было горючего и боеприпасов.

И все же оставался некоторый стимул. На батарею пришли три грузовика «Шкода» и два трехосных грузовика «Татра». Эти грузовики были нужны для перевозки пушек, боеприпасов, полевой кухни и самого необходимого оборудования связи. Мы даже получили с ними немного снарядов, так что теперь было по 40 снарядов на орудие. Больше доставки снарядов не предвиделось. Сто шестьдесят снарядов было лучше, чем ничего, но с таким количеством Сталинград не завоюешь. У нас было следующее правило: по проверенным на практике наставлениям, на подавление вражеской батареи было нужно 120 снарядов, и вдвое больше — для полного уничтожения. Могли несколько лишних снарядов оправдать существование нашей 2-й батареи? Первую уже расформировали и отправили в пехоту, развернув вдоль Волги. Оттуда забрали настоящую пехоту и отправили в степь. Заполнение прорех на передовой началось давно, но смешивание разных родов войск и разного оружия скорее ослабляло нашу способность к сопротивлению, чем усиливало. Когда дойдет до боя, нужны надежные соседи, которые не бросят тебя.

Напряженная подготовка к прорыву вновь подняла наши надежды. Командир нашего корпуса, генерал фон Зейдлиц, считался душой идеи прорыва, а вот Паулюс все колебался. Находились даже такие, что заявляли, что Паулюс больше не в котле. Во всяком случае, его никто не видел. При попытке прорыва, на этом все сходились, потери будут высоки. И все же это было лучше, чем ждать у моря погоды в этом чертовом окружении. Прорыв высвободит невиданную энергию и будет осуществлен во что бы то ни стало. Теоретически нас ждала удача. Но до того, как он должен был состояться, все солдаты, без которых можно было обойтись, были собраны и отправлены на западный край окружения, заткнуть дыры в степной обороне, где русские непрерывно нащупывали бреши в линии фронта.