В

— Их полно по всему городу, — сказал Джеронимо. — Хотя я знаю пару их тусовочных мест. — Они решили начать в клубе на Мотт-стрит. До полуночи они объехали на метро весь Нью-Йорк, но везде натыкались на опустевшие кафе и запертые двери. На Амстердам-авеню в районе Шестидесятых улиц они услышали за углом шум.

— Господи Иисусе! — молвил Джеронимо. Там шла битва по полной программе. В глаза сразу бросилось пистолеты, но в основном были ножи, куски труб и армейские пряжки. Они прошли в обход мимо автомобильных стоянок и увидели там человека в твидовом костюме, который прятался за новым «Линкольном» и возился с ручками магнитофона. На ближнем дереве сидел звукооператор и развешивал микрофоны. Поднимался ветер, и ночь обещала быть холодной.

— Привет, — сказал твидовый костюм. — Меня зовут Винсом.

— Босс моей сестры, — прошептал Анхель. Профейн услышал на улице визг, и ему показалось, что это — Фина. Он побежал. Стрельба и вопли. Из аллеи впереди выскочило пятеро Королей Бопа. Анхель и Джеронимо старались не отставать от Профейна. Чья-то машина стояла прямо посреди улицы, а ее приемник, настроенный на волну WLIB, орал на всю катушку. Совсем рядом они услышали свист рассекающей воздух пряжки и громкий вскрик, но тень большого черного дерева скрывала происходящее.

Они прочесывали улицу в поисках какого-нибудь клуба. Вскоре они увидели на тротуаре нарисованную мелом стрелку, указывающую на дом из песчаника, и написанные рядом буквы «ПБ». Они вбежали по ступеням, и на двери обнаружили такую же надпись — «ПБ». Дверь оказалась заперта. Анхель пнул ее пару раз, и замок сломался. Позади них на улице царил полный хаос. На тротуаре лежала пара распростертых тел. Анхель бросился в зал. Профейн и Джеронимо — за ним. Со всех сторон стали слетаться полицейские сирены, смешиваясь с шумом потасовки.

Анхель открыл комнату в конце зала, и Профейн мельком увидел Фину. Обнаженная, она лежала с растрепанными волосами на старой солдатской раскладушке и улыбалась. Ее глаза стали такими же полыми, как в ту ночь у Люсиль на бильярдном столе. Анхель повернулся, оскалив зубы.

— Подождите, — сказал он. — Не входите. — Дверь затворилась, и вскоре они услышали, как он бьет Фину.

Возможно, Анхель успокоится, лишь получив взамен ее жизнь, — Профейн не знал, как далеко заходит в этом смысле их кодекс. Он не мог войти и вмешаться. Да и не знал — хочет ли. Полицейские сирены звучали крещендо и резко смолкли. Драка прекратилась. Профейну показалось, что прекратилось даже нечто большее. Он пожелал Джеронимо спокойной ночи и вышел из клуба. Он ни разу не повернул голову посмотреть, что творится сзади на улице.

Он решил больше к ним не возвращаться. Работа под улицей закончилась. Подошел к концу и покой в доме Мендоза. Он должен вновь выходить на поверхность — на улицу своих снов. Вскоре он нашел станцию метро, и уже через двадцать минут искал на окраине дешевую койку.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ Она висит на западной стене

В кабинете-резиденции на Парк-авеню дантист Дадли Айгенвэлью любовался своим сокровищем. На черном бархате в застекленном шкафу красного дерева, шедевре мебельного искусства, лежал набор вставных челюстей — все зубы из разных металлов. Правый верхний клык — из чистого титана — был для Айгенвэлью центральной точкой протеза. Оригинальную отливку он видел около года назад в литейном цехе неподалеку от Колорадо-Спрингз, куда летал на личном самолете некоего Клейтона Чиклица по прозвищу Кровавый, Чиклица из «Йойодины» — одной из крупнейших оборонных корпораций восточного побережья, филиалы которой были разбросаны по всей стране. Они с Айгенвэлью принадлежат к одному Кругу. Во всяком случае, так говорил энтузиаст Стенсил. И верил в это.

Те, кто обращают внимание на такие вещи, не могли не заметить, как ближе к концу первого срока Эйзенхауэра на сером беспокойном фоне истории стали появляться яркие, смело трепещущие сигнальные флажки: моральная доминанта начала переходить к новой и невероятной профессии. В начале века психоанализ узурпировал у священников функции отца-исповедника. А теперь пришла пора аналитикам уступить место дантистам.

На самом деле речь шла не просто о смене номенклатуры. Приемы в зубном кабинете превратились в настоящие сеансы, а глубокомысленные изречения о себе стали предваряться фразой: "Мой дантист говорит, что…" Подобно своим предшественникам, психодонтия выработала свой жаргон: невроз стал называться "неправильным прикусом", оральная, анальная и генитальная стадии "прорезанием молочных зубов", Оно — «пульпой», а Суперэго — «эмалью».

Пульпа у зуба мягкая и снабжена кровеносными капиллярами, нервами. А эмаль, состоящая, в основном, из кальция, — неодушевленное вещество. Они и являли собой Оно и Я психодонтии. Твердое, безжизненное Я покрывает собой теплое, пульсирующее Оно — защищает и предохраняет.