V.

– Успокойся, – сказал Боррачо. – Наверное, наступил момент, о котором говорил Гаучо. Надо его дождаться. Живо, предупреди остальных. Пусть приготовятся. Пошли человека в город к Куэрнакаброну. Он, скорее всего, в пивной.

Тито отсалютовал, повернулся кругом и побежал к двери. Он уже отодвинул засов, и вдруг его осенило:

– Может, Гаучо и есть предатель.

Распахнул дверь и прямо перед собой увидел взбешенного Гаучо. У Тито отвисла челюсть. Не говоря ни слова, Гаучо обрушил на голову метиса увесистый кулак. Тито покачнулся и рухнул на пол.

– Идиот, – сказал Гаучо – Что случалось? Вы что, все с ума посходили?

Боррачо рассказал о войсках. Гаучо потер руки

– Брависсимо. Они подтягивают силы. И никаких известий из Каракаса. Впрочем, но важно. Мы выступаем нынче ночью. Сообщи во все отряды. Мы должны быть там с полночь.

– Времени маловато, коммендаторе.

– Мы будет там в полночь. Vada [161].

– Есть, коммендаторе – Боррачо отдал честь и вышел, осторожно перешагнув через поверженного Тито.

Гаучо глубоко вздохнул, скрестил на груди руки, раскинул их в стороны, снова скрестил.

– Что ж, – крикнул он в пустоту склада – во Флоренции вновь наступила ночь льва!

X

Кафе-бар Шайсфогеля был излюбленным ночным заведением не только для немецких туристов, но, похоже, и для прочих иноземцев. Итальянские кафе (это признавали все) хороши во второй половине дня, когда город лениво созерцает свои, творения и сокровища искусства. Но после захода солнца хочется неистовой веселости или буйных пиршеств, которых тихие – хотя и вместительные – кафе обеспечить не в состоянии. Англичане, американцы, голландцы, испанцы – все искали, словно чашу Грааля, сам дух немецкой пивной и поднимали, словно кубки, кружки с мюнхенским пивом «крюгер». У Шайсфогеля наличествовали все необходимые ингредиенты: белокурые официантки со свернутыми в кольцо на затылке толстыми косами, умевшие носить сразу по восемь пенящихся кружек «крюгера»; зал с аккордеонистом, маленький духовой оркестр в саду, пьяные признания за столиками, густой табачный дым и хоровое пение.

Старик Годольфин и Рафаэль Мантисса сидели в углу сада за маленьким столиком, пока не застучали зубами под пронизывающим ветром с реки; сипение оркестра стало раздражать слух, и друзья почувствовали себя самыми одинокими существами в городе.

– Разве я тебе не друг? – вопрошал синьор Мантисса. – Ты должен мне рассказать. Ты говоришь, что вышел за пределы человеческого сообщества. А я разве нет? Разве я не оторвался от корней, воя словно мандрагора; разве не переезжал из страны в страну, находя лишь почву сухую, солнце неласковое и воздух зараженный? С кем еще поделиться ужасной тайной, как не с братом своим?

– Наверное, с сыном, – сказан Годольфин.

– У меня никогда не было сына. Но разве мы живем только ради неких ценностей или ради истины, которую затем с любовью передадим сыну? Возможно, многим из нас повезло меньше, чем тебе; нам предстоит оторваться от остального человечества раньше, чем мы найдем слова, которые стоит передать сыну. Но ведь ты ждал все эти годы. Ты можешь подождать еще немного. Сын примет твой дар и использует его в своих целях, применит его к своей жизни. Я не имею в виду ничего дурного. Именно так действует молодое поколение: предельно просто. Наверное, и ты в юности принял подобный дар от отца, даже не сознавая, что дар этот был так же дорог ему тогда, как стал дорог тебе сейчас. Именно это, по-моему, имеют в виду англичане, когда говорят о «переходе» от одного поколения к другому. Сын уходит и ничего не дает тебе взамен. Знаю, это грустно и не по-христиански, но так было с незапамятных времен и так будет всегда. Отдавать и получать обратно – это возможно только между людьми одного поколения. Между тобой и твоим старым другом Мантиссой.

Годольфин усмехнулся и покачал головой:

– Все не так уж серьезно, Раф. Я уже привык. И ты, скорее всего, скажешь, что я нашел не так уж много.

– Может быть. Трудно понять ход мыслей английского исследователя. Это было в Антарктике? Что тянет англичанина в эти жуткие места?

Годольфин задумчиво смотрел вдаль.

– Думаю, сила, противоположная той, которая заставляет англичанина вертеться по планете в безумной пляске, называемой туристическим путешествием Кука. Туристам нужен лишь внешний покров, исследователю нужна сердцевина. Это как влюбиться – есть некоторое сходство. Мне не удавалось проникнуть в сердце этих диких мест, Раф. До тех пор, пока я не нашел Вейссу. Только во время прошлогодней экспедиции к Южному полюсу я увидел, что кроется под внешней оболочкой.

– И что же ты увидел? – спросил синьор Мантисса, наклоняясь вперед.