V.

Что было такого в этом священнике, что определяло его принадлежность к Внешнему, к числу векторов зла наряду с перепончатокрылым Люцифером, Гитлером, Муссолини? Наверное, нечто такое, что заставляет нас подозревать волка в собаке, предателя в союзнике. Эти детишки отнюдь не были склонны принимать желаемое за действительное. Священников, как и матерей, полагалось чтить – но взять, к примеру, Италию или небеса. Там тоже было предательство и лицемерие. Почему же этого не может быть среди священников? Когда-то небо было нашим самым верным и надежным другом – эфир или плазма для солнца. Сейчас правительство стремится использовать солнце с целью привлечения туристов, но раньше – в дни Фаусто I – солнце было оком Господа, а небо – Его ясным лицом. После 3 сентября 1939 года на нем появились прыщи, пятна и язвы – «мессершмитты». Лика Божьего коснулась болезнь, а око Его стало блуждать, закрываться (или дергаться, как настаивал этот воинствующий атеист Днубиетна). Но столь велика была набожность народа и так сильна Церковь, что не Бога назвали предателем, а небо – обманчивую кожу, способную принять болезнетворные микробы и тем самым обратиться против Господа.

Дети, будучи поэтами, творящими в пустоте, доками по части метафор, без труда переносили аналогию инфекции на любого священника как представителя Бога. Не на всех священников, только на одного – без своего прихода и к тому же чужака (Слиема была как другая страна), пользующегося дурной репутацией, – который и стал подходящим объектом для приложения их скептицизма.

О кем ходили самые противоречивые слухи. Фаусто не раз слышал – от детей или от отца Аваланша, – что Дурной Священник «обращает в свою веру на берегах Марсамускетто» и что «он развил бурную деятельность в Шагрит Меввия». Зловещая таинственность окружала этого священника. Елена не проявляла особого беспокойства; она не считала, что ее встреча с ним на улице была столкновением с неким злом, и не боялась, что Паола может подпасть под его дурное влияние, хотя было известно, что Дурной Священник собирал вокруг себя детей и читал им проповеди. Судя по тем обрывкам, которые удавалось выудить у слушавших его детей, он не проповедовал какого-либо последовательного учения. Девочкам он советовал идти в монастырь и избегать плотских крайностей – наслаждения от совокупления и мук деторождения. Мальчиков призывал учиться твердости духа у камня и уподобиться скалам их острова. Любопытно: он, как и поколение 37-го года, часто использовал образ камня, утверждая, например, что целью существования мужчины должно быть достижение состояния кристалла – прекрасного и не имеющего души камня. «Бог не имеет души? – вопрошал отец Аваланш. – Творящий души Сам не может иметь ее, так? И поэтому, чтобы уподобиться Богу, человек должен отказаться от души и допустить ее выветривание. Должен стремиться к симметрии кристалла, ибо в нем жизнь вечная, бессмертие камня. Логично. Но это же отступничество, ересь».

Дети в такую ересь, разумеется, впадать не собирались. Они прекрасно понимали, что если каждая девочка станет монахиней, то некому будет рожать мальтийцев, а камни – хотя и выглядят красиво, но работать не работают и потому неугодны Господу, который благосклонно взирает на труды человеков. Так что детишки просто молча слушали священнические речи, тенями следовали за ним по пятам и не выпускали из поля зрения. Эта слежка в том или ином виде продолжалась уже три года. С очевидным ослаблением Осады – которое, вероятно, началось в день прогулки Фаусто и Елены, – наблюдение за священником только усилилось, поскольку времени для этого стало больше.

Усилились также – начавшись, судя по всему, в тот же день – и трения между Фаусто и Еленой – сродни постоянному утомительному трению листьев на деревьях в том парке. Мелкие ссоры, к сожалению, возникали между ними по поводу тебя, Паола. Как будто оба вдруг снова обнаружили, что должны выполнять родительский долг. Поскольку свободного времени теперь стало чуть больше, они, хотя и с запозданием, занялись воспитанием ребенка, начали проявлять родительскую любовь и утешать свое дитя в минуты страха. Родителями они были неумелыми, и всякий раз их энергия переносилась с дочери на выяснение отношений между собой. Неудивительно, что в такие моменты ребенок потихоньку ускользал от них и отправлялся выслеживать Дурного Священника.

Пока однажды вечером Елена не рассказала о встрече с Дурным Священником то, о чем умолчала в первый раз. Никаких подробностей ссоры в дневнике нет, только следующий отрывок:

Наша перепалка становилась все более бурной, более громкой и резкой, пока наконец Елена не воскликнула:

– О да, малышка. Надо было сделать как он мне советовал… – И смолкла на полуслове, осознав, что сболтнула лишнее. Повернулась, чтобы уйти, но я задержал ее.