Увидеть лицо

Вот только другой такой быть не может. На поток их не ставили, ее сделали одну-единственную, под накатом чувств. Глупую аляповатую вазу для любимой женщины…

— Олежа, зачем ты это сделал?

— Чего сделал?

— Ты это специально сделал, да?

— Она сама упала…

— Ну зачем ты это сделал?! Зачем?!

— Да зацепилась она!

— Так сама упала или зацепилась?! Что ты врешь?! Как она могла так разбиться?!

Грохот захлопнувшейся двери в большую комнату. Отца нет, он придет вечером. Олег стоит в маленькой комнате, глядя на осколки вазы, потом подкрадывается к закрытой двери и слушает. За дверью — мать и бабушка. Бабушка старается говорить тихо, мать почти кричит, и в ее голосе слезы. Слышать их странно больно, хотя он хотел, чтобы в ее голосе были слезы, потому что она виновата — и перед ним, и перед отцом.

— Мама, он сделал это специально!

— Люба, ну что ты говоришь! Как это специально?!

— Я знаю, что специально! Да у него это на лице написано! Ты видела осколки?! Как можно было так разбить нечаянно?!

— Люб, ну зачем ему это?!

— Он знает. Наверное он слышал наш разговор. Он все понял и сделал это мне назло!

— Люба, ну что ты говоришь — Олежка же еще ребенок!

— Мама, ему одиннадцать лет! Он уже очень многое понимает!

— В конце концов, это всего лишь ваза.

— Это все, что мне осталось от Кости! Теперь ничего больше нет! И Кости нет!.. Жить не хочу!!!

— Люба, так нельзя! У тебя семья…

— Видеть их обоих не могу!

— Тише, Люба. Он услышит. Сама же говоришь, что он все пони…

— Мне теперь все равно! Господи, почему это не Костин ребенок?!..

Олег в две затяжки докурил сигарету, поискал глазами пепельницу, потом встал, открыл форточку и вышвырнул окурок в дождь. Подошел к вазе, внимательно посмотрел на нее, потом снова перевернул и вгляделся в надпись.

— Нет, — произнес он неуверенно. — Конечно нет. И почерк не его.

Он поставил вазу на место, поднял голову и суженными глазами уставился туда, где стена сходилась с потолком.

Он смотрел очень долго.

* * *

Холода в комнате не ощущалось, сырости тоже, но Борис все же подошел к окну и проверил, плотно ли сидит в пробитом стекле подушка. Та оказалась чуть влажной, и когда Борис дотронулся до нее, его вдруг захлестнула отрезвляющая волна и только сейчас он осознал, что собирается идти ночевать в гостиную — идти исключительно потому, что в зале стоят часы, о которых он мечтал. Ну стоят, ну и что? Не проводить же ночь, разглядывая их?

Это не твои часы.

Но они должны были быть моими.

Ничего. Когда вернутся хозяева, он поговорит с ними. Предложит хорошую цену. Может быть, даже двойную цену.

Если они вернутся…

Почему ты не полетел самолетом?

Почему ты забыл имя своей жены?

— Инга, — с нажимом произнес Борис, сосредоточенно глядя перед собой, словно прилежный ученик, повторяющий урок. — Инга. Я скоро приеду. И в этот раз мы отправимся на Мальдивы вместе. Тебе ведь тогда на острове Курамати понравилось? — поедем туда.

За стеной кто-то перебирал струны гитары — минорная дождливая музыка. Кажется, там была комната Виталия. Борис отвернулся от окна и оглядел комнату, которая ему досталась. Лужа дождевой воды на полу уже почти высохла, останки стеклянного столика он собрал и аккуратно сложил в углу, и в целом сейчас комната выглядела вполне прилично и уютно. Красивая мебель темного дерева, черный с белыми узорами ковер на полу и покрывало на кровати в тон ему. Большая настольная лампа с абажуром из цветного стекла, очень похожая на знаменитые лампы Тиффани. Несколько бронзовых статуэток, преимущественно женских. Борис взял одну из них в руки, чтобы получше рассмотреть. Девушка с распущенными вьющимися волосами, окутывавшими ее стройную обнаженную фигуру, словно плащ, стояла, чуть наклонившись вперед, и приглашающе протягивала правую руку, на ладони которой стояла узорчатая чаша, словно предлагая отведать из нее. Ладонь левой руки покоилась на бедре, а саму руку обвивало чешуйчатое змеиное тело. Голова змеи поднималась над левым плечом девушки, выглядывая из тяжелой массы ее волос. Казалось, и змея, и девушка пристально смотрели в одну точку, и взгляд их пересекся точно на его переносице. На губах девушки навечно застыла чуть кривоватая, недобрая улыбка, а лицо было совсем детским — вряд ли ей было больше пятнадцати. Статуэтка, несмотря на красоту, произвела на него удручающее впечатление, показавшееся странно знакомым, и Борис даже передернул плечами, хотя тут, скорее всего, был виноват неприятно холодящий кожу металл. Он вернул статуэтку на место, после чего несколько минут с интересом разглядывал висящий на стене большой моржовый клык, покрытый искусной резьбой, изображавшей охоту на полярных медведей.