Увиденное и услышанное

У каждого дома была своя история. Она узнавала людей по тому, как они жили. О них можно было понять всё по неубранным кроватям, необжитым кухням. Их слабости копились в темных подвалах среди ржавых водогреев, цистерн, сломанных бойлеров, почерневших унитазов и тяжелых раковин. Мера их отчаяния читалась во дворах, уставленных машинами-развалюхами, которые еще не успели вывезти на свалку. Они выдавали себя тем, что сумели нажить, что с гордостью выставляли на полках. Было сразу понятно, что имеет значение, а что – нет. Они выдавали с головой, в чем здесь нуждались, чего боялись и что пережили. Она не просто продавала дома. Она была исповедницей, хранительницей тайн и надежд.

Она побывала буквально во всех домах как минимум по разу, на свадьбах, поминках, крестинах и игре в бридж. Она вязала пинетки для новорожденных, пекла пироги на день выборов, организовывала благотворительные ужины, церковные базары и распродажи. Она сама продавала пеленальные столики, комоды, мопеды, книжки с картинками, велосипеды. Продала и свою первую машину, желтый «мустанг» с вмятиной на капоте после того, когда она единственный раз в жизни сбила оленя. Она выросла здесь, в те времена, когда это был просто маленький замкнутый городок, и родители отправили ее к Эмме Уиллард в Трой, надеясь, что она познакомится с парнем из Политеха, и так оно и случилось. Она вышла за Трэвиса Лоутона сразу после школы, тогда он обладал нескладным «колючим» обаянием, против которого было не устоять. Они познакомились на школьной вечеринке, он отвел ее в сторону под тихую музыку, и они целовались всю ночь под перезвон цымбалов.

Тем мартовским утром небо было мрачным, ветер быстрым и холодным. На выцветшей лужайке распустились крокусы. Мэри приехала рано, как всегда, когда надо было показывать дом, чтобы подстраховаться от неожиданностей. Когда дом долго пустовал, такое случалось – разбитые окна, лужи, дохлые мыши. Подъезжая к ферме в то утро, она невольно вспомнила старую подругу Эллу. Дом стоял такой белый, излучая достоинство старинной простоты. Она отперла дверь ржавым железным ключом, представляя, что внутри будет сырость и сквозняк, и пошла включить отопление. Печь ожила, и батареи зазвенели. Ей показалось, что это похоже на оркестр, настраивающий инструменты перед концертом. Довольная, она прошла по дому, открывая ставни, впуская свет. Ее внимание привлекли деревья снаружи. Ей показалось, что чутье у нее сегодня особенно острое. Она слышала, как дребезжат стекла, шуршат жалюзи, летают по крыльцу сухие листья. Ненадолго показалось, что время остановилось, и она может просто так простоять весь день – но потом потянуло сквозняком, где-то открылась и захлопнулась дверь. Боже мой! Это напугало ее до полусмерти. Проблема в том, что ветер не остановить. Он чуть качнул медный светильник. Она посмотрела, как он поворачивается и как мигают лампочки. Проклятые старые дома.

Она плотнее закуталась в пальто, сожалея, что вчера съела две порции мороженого. Скука – вот в чем дело. Больше нечем заняться.

Она просила Райнера Люкса прибраться здесь, но он отказался – мол, когда они были живы, он сюда ни ногой, а с какой стати сейчас-то? Они когда-то сильно поссорились, а теперь вот у него живут их дети. Она никогда не уставала удивляться, как иронична жизнь. Именно она заказала мусоровоз, а не он – пришлось смириться еще и с этими расходами. Если продать, окупится, но ведь мало шансов, а если нет – ну что ж, снявши голову, по волосам не плачут. Райнера было невозможно уговорить сделать то, что он не хотел, но показывать дом в нынешнем состоянии, мягко говоря, неловко. Спальня на первом этаже, где старик Хейл доживал последние дни, пахла чем-то непонятным. А, да, моча – и от этого запаха так просто не избавишься. Комната была завалена мусором, на пыльном, персикового цвета покрывале на старой кровати кучами лежала поношенная одежда. Дверь шкафа осела на грязный половик, но, когда она открыла ее, почувствовался другой запах, человеческий, мужской, на плечиках устало висела одежда старика. На крючке – толстый кожаный ремень, он чуть покачивался – пустая угроза. «Семейная традиция Хейлов», – подумала она. Все знали, что Кэл бьет жену и мальчишек, это вовсе не было тайной. Она собралась было бросить ремень в мусорную кучу, где ему самое место, но тут подъехала машина.

Она вышла из комнаты и закрыла за собой дверь, но та тут же снова открылась, словно издеваясь. Она раздраженно захлопнула ее и придержала рукой, словно бросая ей вызов.

«О Элла, бедняжка», – подумала она, вспоминая любимую подругу, как они сидели на крыльце, когда дети были маленькими, и курили, теперь Элла казалась далекой, поблекшей, недоступной. Мэри всегда знала, что у них проблемы, но, стоило ей коснуться этой темы, Элла выходила из комнаты. Люди сплетничали. Ну, в таком городке особо больше нечем развлечься. Элла была такая чувствительная, что едва это выносила. Люди смотрели на нее у Хака. Шептались. Наконец она перестала показываться в городе. Она не выходила из дома.