Уважаемые отдыхающие!

Ильичу давно ничего не было нужно. Ни для себя, ни для Гали, ни для пансионата. Он устал и ничего не хотел. Впрочем, он еще в молодости ничего не хотел, не было у него планов перевернуть мир, стать космонавтом. У него вообще не было никаких планов на собственную жизнь. Так уж сложилось, что жизнь за него все решала. Как могла, так и решала.

Настя злилась, считая, что Ильичу «все до лампочки», что он «тряпка», а не начальник, что уже пора треснуть кулаком по столу и попросить, добиться, потребовать. Что потребовать – неважно. Да хоть денег на ремонт. У кого? Да у Министерства культуры, раз они – Дом творчества. Но Ильич не собирался никуда ездить, довольствуясь бюджетом, который им спускали. И на том спасибо. Сами крутились как могли. Конечно, надо бы больше, лучше, быстрее, выше, сильнее. Но сил нет. Совсем. И взять неоткуда. Ильич в свои пятьдесят с небольшим был смертельно уставшим человеком. Старым, никому не нужным мужчиной, который хотел только одного – чтобы его оставили в покое, чтобы он мог сидеть на террасе, смотреть на море и пить водочку. И никого рядом. Даже Гали, если уж на то пошло. Нет сил даже занавеску задвинуть, не то что на Галю.

Галина Васильевна в своем номере тоже лежала без сна. Уже и капли пила, и чай заваривала. Она слышала, как ворочается на кровати Ильич. Даже думала постучаться, зайти, спросить, все ли в порядке? А вдруг сердце? У мужчин этот возраст очень опасный. Хотя у мужчин любой возраст считается опасным. И сорок, и шестьдесят. Мужчины, они все время в зоне риска. Галина Васильевна встала, открыла окно, легла, снова встала и окно закрыла. Ильича жалко. Она его понимает, как никто. Раньше он другим был, а в последнее время совсем сдавать стал. Она-то помнит его прежнего. Очень хорошо помнит. Настя говорила, что Ильич «тряпка». Нет, не тряпка. Просто напуган. Так сильно, что хватило на всю жизнь.

Да все они пуганые-перепуганые. И что теперь? Ложись да помирай? Молись, чтобы хуже не стало? Хуже уже было. Так чего бояться-то? Галина Васильевна снова встала и открыла окно. За себя не страшно, ничуточки. А вот за Светку – до одури. Такой страх берет, что в глазах темнеет. А вдруг и Светку жизнь обломает через колено, как ее и Ильича? А вдруг дочь кто-нибудь обидит? Да так, что нестерпимо станет болеть, болеть, не проходя? Вдруг здесь застрянет и будет видеть только грязные унитазы? Ведь затягивает, зараза, этот пансионат, эта жизнь. Как Настя говорит: «Если никуда не ходить, то ничего и не случится». Поэтому Настя и урывает каждый час, каждый вечер. Что может, то и берет. А Светка? Что лучше для нее? Здесь остаться, выйти замуж за Ваську, который со второго класса по ней сохнет. Сейчас в мореходке. Но обещал вернуться и жениться. Или за Толика, который дайвинг-центр открыл? Да какой там дайвинг? Спасибо, что не утоп еще никто. Ехать по серпантину рожать в город, водить ребенка в местный единственный детский сад, а потом с собой на работу. Отправлять к тете Вале, чтобы покормила. Нет, Галя сама такая была, все проходила. И Светке такой судьбы не желала. Пусть лучше мечтает, влюбляется, едет учиться куда угодно. Лишь бы не здесь. Пусть лучше свой собственный унитаз моет, чем чужие. Но Светке поди скажи слово поперек. Что у нее в голове? Вот как тут не переживать?

Да еще Ильич ей потакает. Она чуть что – к нему. А что ей Ильич скажет? Он и рад, что Светка рядом. Она и Славик.

Ильич снова повернулся на правый бок. Кто там сейчас хозяин ресторана? Сходить, что ли, попросить, чтобы прожектор в другую сторону развернули? Жаль, Артур уехал – это ж его бывший ресторан. С Артуром они выросли вместе. Чего только не пережили. Еще пацанами с буны прыгали, трусы теряя. Артур, по слухам, в Москве хорошо устроился – автосервис открыл или даже два. Может, врут, а может, и правда. Потом Руслан появился на два сезона, но тоже исчез. Куда, не понятно. Кто там сейчас? Надо у Гали спросить – она всех знает. Он-то давно на набережной не был. А что там делать? Да, все меняется, но что-то остается неизменным. Набережная. В сезон отдыхающие по набережной двумя потоками ходят, согласно правилам дорожного движения. Те, кто вниз, – справа, кто наверх – слева. Хотя с какой стороны смотреть, конечно. Говорят, что в московском метро в час пик такая же толчея, как у них на набережной. А все равно идут, гуляют. Нарядные, дети умытые и причесанные. Будто днем не те же дети носились с грязными ногами, а женщины шли, едва прикрытые. И будто совсем другие мужчины оттягивали пальцем давящие плавки. Будто совершенно иные люди сейчас заказывали вино, усаживались за столики с белыми скатертями, придирчиво рассматривая меню. Что? Есть на пляже мелких креветок, запивая теплым пивом? Да как можно! Нет, нет, это другие мужчины ковырялись в зубах, сплевывая застрявший креветочный хвост, и рыли подкоп в воде, чтобы положить бутылку остудиться. И, конечно же, не эти избалованные красавицы еще несколько часов назад стряхивали с груди чебурек – горячий, масленый, жирный, острый – и пили пиво прямо из горла.