Уцелевший

Я говорю по радио: я не могу передать словами, как они над нами издевались.

Теперь вдоль дороги валяются обрывки порножурналов, сдутых ветром с открытых грузовиков. Выгоревшие на солнце откровенные снимки голых красоток лепятся ко всем деревьям. С веток свисают размоченные дождями голые мужики в состоянии полной боевой готовности. Коробки с видеокассетами чернеют на гравии вдоль дороги. Дырявая женщина из розового винила лежит в сорняках, ее волосы развеваются на ветру, и кажется, что она машет нам рукой, когда мы проезжаем мимо.

— Секс — это совсем не ужасно, — говорит Адам.

Я говорю по радио: самое лучшее — это забыть о прошлом и жить дальше. Не оглядываясь назад.

Впереди уже показались деревья, за которыми дорога заканчивается. Дальше нет ничего. Солнце встало, свет нас догнал, и впереди нет ничего — только громадный пустырь.

За окном пролетает знак: добро пожаловать на Санитарную свалку для захоронения щепетильных материалов имени Тендера Бренсона.

Вот мы и дома.

А дальше, за знаком, долина. Она протянулась до самого горизонта, голая, вся заваленная мусором, серая — за исключением нескольких ярких желтых бульдозеров, неподвижно застывших на въезде, потому что сегодня воскресенье.

Ни единого деревца.

Ни единой птицы.

Единственный ориентир, сразу бросающийся в глаза, — бетонный столб в центре долины, серая квадратная колонна, установленная в том месте, где раньше был молитвенный дом и откуда все братья и сестры общины отправились на Небеса. Десять лет назад. А вокруг на земле — фотографии и картинки. Мужчины с женщинами, женщины с женщинами, мужчины с мужчинами, мужчины и женщины с животными и различными приспособлениями.

Адам молчит. Не произносит ни слова.

Я говорю по радио: теперь моя жизнь полна радости и любви.

Я говорю по радио: я с нетерпением жду своей свадьбы. Я собираюсь жениться на девушке, которую выбрали для меня в рамках кампании «Бытие».

Я говорю по радио: с помощью моих верных последователей я брошу вызов одержимости сексом, что захватила весь мир.

Дорога к бетонной колонне от края долины похожа на борозду в толще слежавшейся порнографии. Мы едем вперед, и с обеих сторон — тлеющие дилдо, журналы, латексные влагалища и французские перышки плотным дымящимся слоем, и дым плывет над дорогой удушающим маревом грязно-белого цвета.

Колонна все ближе и ближе. Она то скрывается за клубами дыма, то вновь появляется, нависая над нами серой громадой.

Я говорю по радио: вся моя жизнь продается в ближайшем книжном.

Я говорю по радио: с Божьей помощью я сделаю так, что мир вообще не захочет секса.

Адам выключает радио.

Адам говорит:

— Я ушел из долины в ту ночь, когда узнал, что старейшины делают с вами — с тендерами и бидди.

Дым опускается на дорогу. Проникает в машину и в легкие. От него саднит горло и слезятся глаза.

Я говорю, и слезы текут у меня по щекам: ничего они с нами не делали.

Адам кашляет:

— Почему ты не хочешь признать очевидное?

Колонна вновь проступает сквозь клубы дыма. Уже ближе.

Потому что мне нечего признавать.

И снова все затянуло дымом.

И тогда Адам произносит это. Адам говорит:

— Они заставляли вас смотреть.

Я вообще ничего не вижу, но все равно еду вперед.

— В тот вечер, когда рожала моя жена, рожала нашего первенца, — говорит Адам, и по щекам у него текут слезы от едкого дыма, оставляя на коже темные дорожки грязи, — старейшины собрали всех тендеров и всех бидди и заставили их на это смотреть. Моя жена истошно кричала — в точности как ей велели. Она кричала, а старейшины объясняли детям, что расплата за секс — это смерть. Она кричала, а они делали все, чтобы дети восприняли деторождение как сплошную невыносимую боль. Она кричала, и ребенок умер. Наш ребенок. Она кричала, кричала — а потом умерла.

Две первые жертвы Похода в Небеса.

В ту ночь Адам ушел из общины и позвонил в полицию.

— Когда кто-то из женщин в общине рожал, вас всех заставляли на это смотреть, — говорит Адам.

Мы едем не быстро, всего двадцать, ну, может, тридцать миль в час, но где-то там впереди, скрытый дымом, стоит громадный бетонный столб церковного мемориала.

Я не могу ничего сказать, в таком дыму я и дышу-то с трудом.

— Так что понятно, почему вам потом не хотелось секса. Потому что всякий раз, когда ваши мамы рожали очередного ребенка, вас заставляли на это смотреть, — говорит Адам. — Потому что для вас секс — это боль, грех и мама, которая мучается и кричит.

И он наконец произносит это.

Дым густой пеленой застилает глаза, так что я даже не вижу Адама.

Он говорит:

— Для тебя секс — это пытка. То есть ты так его воспринимаешь.

Вот так просто берет и высказывает.

«Аромат истины».

И в это мгновение дым рассеивается.

И мы на полном ходу врезаемся в бетонную стену.

8

Вначале нет ничего, кроме пыли. Мелкая белая пыль. Взвесь белой пыли, смешанной с дымом.

Клубы пыли и дыма.

Единственный звук — что-то капает из мотора. Масло, антифриз, бензин.

Пока Адам не начинает кричать.