Уцелевший

Скрываюсь в туалете, я имею в виду.

Это ужасная черная шутка, когда единственный человек, который знал все твои секреты, наконец-то мертв. Твои родители. Твой врач. Твой терапевт. Твоя социальная работница. За окном ванной светит солнце, пытаясь показать нам, что все мы глупы. Все, что тебе надо делать, это смотреть по сторонам.

В церковном семейном округе нас учили не желать ничего. Сохранять умеренность и спокойствие. Вести скромный образ жизни и быть скромным в поведении. Говорить простым и тихим голосом.

И посмотрите, чем обернулась их философия.

Они мертвы. Я жив. Соц.работница мертва. Все мертвы.

Я спокойно воспринимаю то, что происходит.

У меня здесь в ванной есть лезвия для бритвы. Есть йод, который можно выпить. Есть таблетки снотворного, которые можно проглотить. У тебя есть выбор. Жить или умереть.

Каждый вдох — это выбор.

Каждая минута — это выбор.

Быть или не быть.

Каждый раз, когда ты не падаешь с лестницы, это твой выбор. Каждый раз, когда ты не разбиваешь свою машину, ты подтверждаешь свое желание жить дальше.

Если я позволю агенту сделать меня знаменитым, это ведь не изменит ничего важного.

Как ты назовешь Правоверца, который получает свое собственное ток-шоу?

Мертвец.

Как ты назовешь Правоверца, который ездит в лимузине и ест бифштекс?

Мертвец.

В каком бы направлении я ни пошел, мне действительно нечего терять.

В соответствии с ежедневником, я должен жечь цинк в камине, чтобы прочистить дымоход от сажи.

За окном ванной солнце глядит за тем, как полицейские вместе с соц.работницей, упакованной в резиновый мешок и привязанной к каталке, едут по подъездной дорожке в больницу с выключенными мигалками.

После того, как я обнаружил ее, я еще долго стоял над ее телом, пил клубничный дайкири и просто смотрел на нее, синюю, лежащую вниз лицом. Не надо быть Фертилити Холлис, чтобы предсказать это задолго до того, как оно случилось. Ее черные волосы вылезали из-под красной банданы, повязанной на голове. Слюни капали с уголка ее мертвого рта на кирпичи. Все ее тело казалось покрытым мертвой кожей.

С самого начала можно было предсказать, чем все закончится. Когда-нибудь это случится с каждым из нас.

Я не собирался больше работать и вел себя соответственно. Настало время создавать проблемы.

Поэтому я смешал еще один блендер дайкири, позвонил в полицию и сказал, чтобы они не спешили, никто отсюда никуда не денется.

Затем я позвонил агенту. Правда в том, что всегда был кто-то, кто говорил, что мне надо делать. Церковь. Люди, на которых я работал. Соц.работница. И я не могу смириться с одиночеством. Для меня невыносима мысль о свободе.

Агент сказал мне держаться и дать показания полиции. В ту секунду, когда я смогу уехать, он пришлет машину. Лимузин.

Мои черно-белые объявления по всему городу все еще говорят людям.

Дай Себе, Своей Жизни, Еще Один Шанс. Позвони, И Мы Поможем. Далее — мой номер телефона.

Что ж, все эти отчаявшиеся люди должны теперь полагаться на себя.

Лимузин отвезет меня в аэропорт, сказал агент. Я отправлюсь самолетом в Нью-Йорк. Команда людей, которых я никогда не встречал, люди из Нью-Йорка, которые ничего обо мне не знали, уже писали мою автобиографию. Агент сказал, что первые шесть глав он перешлет мне по факсу в лимузин, чтобы я запечатлел свое детство в памяти, прежде чем давать интервью.

Я сказал агенту, что уже знаю свое детство.

Он мне ответил по телефону: «Эта версия лучше».

Версия?

«У нас есть еще более убойный вариант для фильма». Агент спрашивает: «Ну и кем бы ты хотел быть?»

Я хочу быть собой.

«Я имею в виду в фильме».

Я прошу его подождать. Известность превращалась в ограничение свободы и еще большую предопределенность жизни: задание, следующее задание, следующее задание. Ощущение не очень приятное, но оно мне знакомо.

Затем полицейские подъехали ко входной двери, зашли в кабинет, где лежала мертвая соц.работница, сделали снимки под разными углами и попросили оторваться от напитка, чтобы они могли задать вопросы о прошедшей ночи.

А после этого я заперся в ванной, испытывая, как сказали бы учебники по психологии, непродолжительный экзистенциальный кризис.

Человек, на которого я работаю, звонит из ресторанного туалета по поводу сердечек в пальмовом салате, и кажется, что мой день завершен.

Жить или умереть?

Я выхожу из ванной, прохожу мимо полиции и иду прямо к телефону. Я говорю человеку, на которого работаю, чтобы он взял вилку для салатов. Подцепил сердечко. Зубцы вниз. Поднял сердечко ко рту и высосал сок. Затем положил его в нагрудный карман своего двубортного Брукс-Бразерского пиджака в тонкую полоску.

Он сказал: «Понял». И моя работа в этом доме закончена.

Одной рукой я держу телефон, а другой показываю полицейским, чтобы они налили побольше рома в следующую порцию дайкири.

Агент говорит, чтобы я не заботился о багаже. В Нью-Йорке есть стилист, который уже готовит гардероб годных для продажи, хлопчатобумажных, стилизованных под мешковину религиозных спортивных костюмов, которые они хотят, чтобы я рекламировал.