Утро звездочета

— Не обязательно калечить людей, чтобы добиться результата, — говорит Мостовой. — Им нужно внушить одну мысль. Мысль о том, что если они оказались здесь, у нас, рассчитывать больше не на кого. Все, приехали. Мы для них — даже хуже, чем вердикт Гаагского трибунала. Мы не транслируем допросов, и наша деятельность не имеет никакого отношения к так называемому общественному мнению. И это, кстати, совершенно нормально. Напоминаю, что одной из целей при создании нашего комитета была необходимость повышения качественных показателей. Иными словами, принципиальное улучшение раскрываемости. Поэтому кадровый состав комитета пополняется только лучшими профессионалами, — он бросает короткий взгляд в мою сторону. — Что же получается? Полномочия у нас, я считаю, вполне приличные — это во-первых. В штате высокопрофессиональные сотрудники. Во всяком случае, лучшее, что есть в нашей стране — это во-вторых. Ну и в третьих, где результат, товарищи следователи? Где признания?

Напряжение нарастает, и не только в мозгах молчащих за столом людей. Еще немного, и клокочущая начинка головы Мостового даст о себе знать и вот тогда нам, сидящим в непосредственной близости от эпицентра взрыва, не обойтись без последствий.

— Я вас, собственно, ни в чем не виню, — внезапно сменяет шеф гнев на милость, — но с сожалением вынужден констатировать: мы попали в патовую ситуацию. Боюсь, у тех, кто расставил нас, не останется иного выхода кроме как перевернуть доску. Понимаете? Как бы нам всем не слететь с доски к чертовой матери.

Да, шеф, понимаю, мысленно отвечаю я, но даже не пытаюсь кивнуть. Впервые в кабинете Мостового я чувствую себя осажденным в слабо укрепленной крепости, а в запертых вместе со мной людей вижу не соперников — наши соперники там, за дверью, — а соратников по несчастью.

— Все не так просто, коллеги, — продолжает шеф. — Молчание наших ягнят, которых скоро не куда будет сажать, очень хреновый симптом. Почему-то мне кажется, что мы имеем дело с очень сильным соперником — не с баранами, это уж точно. Наши молчуны точно знают, кто стоит у них за спиной. Интересно, что они больше испытывают — страх или уверенность в том, что их все равно вытащат. Одно могу сказать точно: это чувство не дает им разговориться, а нам — разговорить их. Так что история с известным запросом, — шеф косится на Дашкевича, — завершилась, считаю, провалом.

Мостовой говорит ровно столько, чтобы мы поняли: он считает, что к делу причастно ФСБ. По крайней мере, к молчанию подозреваемых — а это уже немало. Кабинет, конечно, прослушивается, и шефу приходится демонстрировать виртуозное владение умолчанием и намеками. И все же его слова поддается расшифровке — сумел же я расшифровать их, — и этого вполне достаточно для вмонтированных в стены и вентиляционный ход «ушей». Мостовой играет на собственное начальство, которого любая булавка в стуле ФСБ радует не меньше позитивной динамики раскрываемости. Они пропустили сочиненный Дашкевичем запрос, они клюнут и на это — на нежелание сдавать собственного кадрового сотрудника, пусть и бывшего.

Мостовому хватило нескольких фраз, скользких, как составляющие их намеки и недоговоренности, чтобы безоговорочно привлечь меня на свою сторону. По крайней мере, в деле Карасина. Я не уверен, что ФСБ ведет игру, которую ей приписывает шеф и даже не сомневаюсь, что сам Мостовой не верит в собственную версию, но не могу не признать упорядочности его логики.

Разумеется, Усатого никто не собирался сдавать. Ответ ФСБ на наш запрос, выполненный по форме, в необходимые сроки и с подчеркнутым равнодушием к судьбе подозреваемого, был единственно верным решением по спасению начальника охраны. Усатый в наших застенках — это заложник и лазутчик в одном лице, и я уверен, что такая вилка — то самое, что нужно эфэсбешникам.

Где-то там наверху, возможно, идет большая игра. Мы воруем яйца из чужой корзины, которые на поверку оказываются тухлыми, но не спешим их выбрасывать. Мы торгуемся с законными обладателями яиц, а те делают вид, что яйца им не нужны, вынуждая нас провести дополнительную проверку — может, яйца вполне еще годные? Наша Контора ставит подножку ФСБ, ФСБ уверенно уклоняется и уже натягивает невидимую веревку на нашем пути, а в это время за нашей спиной прячется прокуратура — наш формальный союзник, от которого в любой момент можно ожидать удара в спину. Как они там, наверху, в этой суматохе различают, с какой стороны Кремль?

— Если все же до среды, — говорит Мостовой и заговоры в один момент улетучиваются из моей головы, — мы не добьемся очевидного прогресса, а он может состоять только в одном — в признании Усатого, — нам, — делает он паузу и, не знаю как у других, а у меня внутри все сжимается, — понадобится еще время.

Мне хочется выдохнуть, но, по примеру остальных, я стараюсь не нарушать тишины даже собственным дыханием.