Утро рождается ночью

И они отправились разыскивать Эмилио. Они нашли его на втором этаже. Мальчик стоял около рояля и тоненьким голоском, перевирая мотив, пел песню мексиканской революции. В песне говорилось о том, что значит пролить кровь врага, о том, как мужественно мексиканцы били врагов. Маленький Эмилио пел, поднявшись на носки. И Сизов заплакал, потому что нельзя без слез слышать, как дети поют песни отцов - суровые и тяжелые песни борьбы.

Сизов обещал мексиканцу пообедать с ним вместе. Но сейчас он сказал:

- Простите, я побегу покупать подарки сыну. У меня такой же, как и у вас.

Сизов вошел в дом и осторожно прикрыл дверь. Не зажигая света, он прошел в комнату сына и сел около его кровати. Он слушал Алешкино дыханье внимательно и сосредоточенно. Он долго сидел около сына, а потом снова вышел на крыльцо, и ночь теперь не казалась ему зловещей. Она казалась ему радостной, как и все наше мироздание, она казалась ему загадочной, как и все великое мироздание наше. И Сизов не боялся теперь ночи, потому что был твердо уверен: идет утро.

15

Сизов разбудил Алешку спозаранку. В комнатах было много солнца. Оно лежало на полу, оно лезло по стенам наверх, к потолку, оно плавало в комнатах, оно смеялось своему отражению в большом зеркале, висевшем в прихожей, и так же весело смеялось своему отражению в маленьком зеркале.

Алешка выбежал на улицу в одних трусах, облился там холодной водой и вернулся к отцу весь раскрасневшийся и вихрастый.

- Причешись, - сказал Сизов, - а потом мы пойдем на оленник.

Алешка подпрыгнул, сделал рукой так, как делают баскетболисты, забрасывая мяч в кольцо, ткнулся мокрым холодным лицом в отцовскую шею и побежал одеваться.

Когда Сизов и Алешка пришли на оленник, все оленеводы были уже в сборе.

- Запряги нам лошадь, - попросил Сизов Николаса, - мы поедем кормить оленей.

- Хорошо, - ответил Николас, - сейчас я запрягу. Младший брат Темина Федот, по прозвищу "Танцор", спросил:

- Что с забором делать будем? Дуб оставим, или как?

- Дуб снесем, - ответил Сизов.

А потом они пошли с Алешкой в тайгу. Лужицы, схваченные морозцем, таяли под лучами солнца и слепили глаза. Лошадь шла впереди, а Сизов, взяв Алешку за руку, шел сзади. Он шел, склонив голову. Он дышал глубоко, носом, больше всего страшась почувствовать усталость, которая мучила его последние месяцы. Но он шел быстро, совсем не чувствуя усталости. Потом сказал, не разжимая зубов:

- Ерунда. Все это ерунда.

Они пришли к старому дубу. Сизов высыпал на землю корм, взял из телеги стальной прут и стал ударять им по рельсам.

- Кричи, - шепнул он сыну, - кричи, Алешка. И Алешка закричал:

- Ма-аськи! Ма-а-аськи! Мула-аськи!

Звонкий голос его несся над островом, не растворяясь и не исчезая в чистом, ломком воздухе.

И Сизов, ударяя о рельсы стальным прутом, думал о том, какое же это счастье - жить. Он верил теперь, что он будет жить, что он всегда будет слышать этот Алешкин голос, видеть, как из тайги выходят олени, радоваться ночной тишине, хитрому смеху плотника Темина и песне мексиканского маленького мальчика.

А над островом несся нескончаемый, вечный, как и сама жизнь, клич утра:

- Ма-аськи! Ма-аськи! Мула-аськи!