Утро магов

Мы ограничились лишь одним моментом германской истории. Чтобы выделить фантастическое в современной истории, мы могли бы с таким же успехом показать, например, вторжение азиатских идей в Европу в тот момент, когда европейские идеи вызывают пробуждение народов Азии. Вот явление, так же сбивающее с толку, как неевклидово пространство или парадоксы атомного ядра. Автор условной истории, «ангажированный» социолог, не видит или отказывается видеть эти глубинные движения, не соответствующие тому, что он называет «движением истории». Такие люди невозмутимо продолжают анализировать и предсказывать судьбы людей, не похожие ни на самих людей, ни на таинственные невидимые знаки, которыми они обмениваются со временем, пространством и судьбой.

«Любовь, — говорит Жак Мардони, — это гораздо больше, чем любовь». В ходе наших исследований мы приобрели уверенность в том, что история — это гораздо больше, чем история. Эта уверенность — тонизирующее средство. Вопреки возрастающей тяжести фактов общественной жизни и возрастающей угрозе, направленной против человеческой личности, мы видим, что ум и душа человечества продолжают зажигать то там, то здесь свои огни, которые отнюдь не ослабевают. Хотя коридоры истории становятся, повидимому, очень узкими, мы уверены, что человек не потеряет в них нить, связывающую его с необъятностью мира. Эти образы близки к образам Гюго, но они хорошо выражают наши впечатления. Мы приобрели эту уверенность, углубляясь в действительность: в ее недрах скрыто фантастическое и, в известном смысле, благое.

Хоть мрачные машины и в движеньи,
Но не пугайтесь этого, мой друг…
Когда педанты, нудно отмечают
Холодную механику, из коей
Должны как будто вытекать событья,
То наши души шепчут из подполья:
«Быть может так, но есть ведь и иное…»

(Предисловие к «Наполеону из НоттингХилла», Г.К.Честертон, 1898 г.)

ГЛАВА 2. БОРЬБА БОГОВ СУЩЕСТВУЕТ?

В статье, опубликованной «Трибюн де насьон», французский историк проявляет вполне типичное недомыслие в рассуждениях, как только речь заходит о гитлеризме. Анализируя работу «Разоблаченный Гитлер», написанную доктором Отто Дитрихом, состоявшим в течение двенадцати лет начальником службы прессы фюрера, гн Пьер Казенёв пишет: «Др Дитрих слишком часто удовлетворяется словом, которое он постоянно повторяет и которое в наш позитивистский век не позволяет объяснить феномен Гитлера. „Гитлер, — говорит он, — был человеком демоническим, находившимся во власти бредовых националистических идей“. Что значит „демонический“? И что значит „бредовые“? В средние века Гитлера назвали бы „одержимым“. Но сегодня? Либо слово „демонический“ вообще ничего не означает, либо оно означает „одержимый демоном“. Но что такое демон? Верит ли др Дитрих в существование дьявола? Нужно же всетаки понять друг друга. Лично меня слово „демонический“ никак не удовлетворяет. А слово „бредовые“ — тем более. Сказавший „бред“ имел в виду психическое заболевание: маниакальный бред, меланхолический бред, мания преследования. В том, что Гитлер был психопатом и даже параноиком, никто не сомневается, но психопаты и параноики спокойно ходят по улицам. Отсюда есть известное расстояние до более или менее систематизированного бреда, наблюдения и диагноз которого должны были внутренне определить данную личность. Другими словами, ответствен ли Гитлер за свои действия? Помоему — да. И вот почему я исключаю слово „бред“, как и слово „демонический“: демонология не имеет больше в наших глазах исторической ценности».

Мы не удовлетворимся объяснением дра Дитриха. Судьба Гитлера и судьба великого современного народа, оказавшегося под его руководством, не могли быть описаны на основании одной лишь констатации бреда и демонической одержимости. Но мы не можем удовлетвориться и критикой историка из «Трибюн де насьон». Гитлер, уверяет он, был клиническим сумасшедшим. И демонов не существует. Поэтому не следует освобождать его от ответственности. Это верно. Но наш историк, кажется, приписывает магические свойства понятию «ответственность». Едва он упомянул о ней, как фантастическая история гитлеризма уже кажется ему ясной и сведенной к масштабам века позитивизма, в котором, как он утверждает, мы живем. Но эта операция ускользает от разума точно так же, как операция Отто Дитриха. В самом деле, термин «ответственность», как показывают современные крупные политические процессы, в нашем языке представляет собой подмену того, чем была «демоническая одержимость» для средневековых судов.