Утренний Всадник

Начало темнеть, а Светловой все ехал и ехал. Он не особенно торопил своего конька – зачем спешить без цели? Как советовал чернявый куркутин, он ехал на запад, к Истиру, и даже держал в голове смутный образ дороги вдоль берега, ведущей вверх по течению. Переправляться в одиночку, да еще в нижнем течении и в половодье, было бы самоубийством, а Светловой не настолько еще лишился рассудка или поддался тоске. Его наполняла не столько тоска, сколько безразличие. Много месяцев Светловоем владело одно влечение – к весне, к светлой богине Леле. Сначала его ободряла Смеяна, потом Звенила обещала указать путь. И вот их больше нет: одна покинула его и выходит замуж за его бывшего врага, а другая вовсе сгинула без вести, растворилась в дремучих дебрях, из которых однажды вышла.

Думая о Смеяне, Светловой думал и о Держимире и невольно сравнивал его с собой. Меньше года назад он всему миру казался любимцем судьбы: молодой, удалый, красивый, любимый родителями и народом наследник славенского стола. Единственный сын Велемога и Жизнеславы был как нарочно создан богами, чтобы показать людям образец завидной доли. Недаром девушки по весне приняли его за Ярилу. Держимир же был сущим Встрешником, пыльным вихрем на дороге, от которого вернейшее средство – острый нож; злобным завистником, которому судьба не уделила своего счастья и вынудила охотиться за чужим. И вот – не прошло и года, как все переменилось. Бывший Ярила остался один в чужой земле, побежденный, потерянный и надломленный духом, а его противник теперь – победитель и счастливый жених девушки, которая приносит удачу. Почему так вышло? Почему он не сумел удержать свою удачу, выпустил из рук?

А вокруг смыкался стеной чужой лес, деревья уже едва чернели на темном небе. Светловой вдруг осознал, что понятия не имеет, где находится и как будет ночевать. Прохлада весеннего дня превратилась уже в настоящий холод, мысль о ночи под открытым небом не прельщала, но где тут найти жилье?

Предоставив коню самому искать дорогу, Светловой то и дело приподнимался на стременах и оглядывался, выискивая признаки жилья. Хотя найдешь его теперь, пожалуй: добрые люди уже легли спать, закрыв окошки заслонками. Так можно проехать в перестреле от тына и не заметить – разве что собаки залают. Да и встань перед ним сейчас жилье – пустят ли его? Ночью, чужого человека, с иноплеменным выговором?

Светловой уже смирился с мыслью ночевать на земле и готов был сойти с седла, как вдруг далеко впереди мелькнуло тусклое пятнышко света. Хмурясь, Светловой вглядывался и не мог понять, что это: то ли костер, то ли окошко? Но это была хоть какая-то цель, и он подхлестнул коня. Деревья расступились, под копытами коня появилась словно сама собой какая-то дорога.

Пятнышко света не исчезало, а, напротив, росло. Оно приблизилось даже слишком быстро: неожиданно Светловой увидел перед собой полянку, а на поляне небольшую избушку, тесную и бедную, построенную в один сруб. Широкая прогалина, где сияло вечернее небо, походила на другую дорогу, большую, но сейчас было поздно ехать дальше, и Светловой лишь приметил ее на завтра. Возле двери избушки виднелось крошечное окошко, и в окошке мерцал тот самый тусклый свет, приведший его сюда.

Уже остановив коня, Светловой поколебался, прежде чем сойти и постучать. Эта избушка слишком напоминала те домовины, в которых в глухом лесу хоронят колдунов. И вот такое же окошко оставляют, чтобы просовывать туда приношения и слушать пророчества мертвых. Но все же… едва ли он сумел заехать на тот свет, хотя в чужом племени все может быть. Какое-то непонятное чувство тянуло Светловоя к этой избушке, точно в ней должен был оказаться кто-то хорошо ему знакомый, мудрый, добрый. Тот, кто навсегда разрешит его сомнения и укажет долгожданную дорогу.

Оставив коня возле двери, Светловой постучал.

– Если живой – заходи, если нежить – за порогом оставайся! – тут же ответил старческий голос, и Светловой даже не понял, мужчине он принадлежит или женщине.

Однако смысл ответа его подбодрил, и он толкнул дверь. Внутри было довольно светло от лучины, из глиняной печки тоже посвечивали пылающие угли. Возле печки сидела на короткой широкой лавке сгорбленная и полная, почти круглая старуха в сером платке, плотно обвязанном вокруг головы и надвинутом на самый лоб. Длинный косматый полушубок из медвежьей шкуры достигал до пола, а в руках старуха держала веретено с толстой черной ниткой. Вместо лопаски у нее была деревянная рогулька, вставленная в дыру на лавке.

– Коли зашел, стало быть, живой! – так приветствовала она Светловоя. – Неживой через мой порог не перейдет. Садись, коли пришел. Много вас теперь ходит, беспутных. Хорошо, хоть кто до места добредает.

Светловой сел на какой-то сундук возле двери – подойти к старухе ближе он почему-то не решился. Как видно, он был не первым из разбитых полков, кто находил у нее приют.

– Тесновато у тебя, бабушка, – сказал он. – Нет ли тут другого жилья поближе?

– Есть, как не быть. Листопадники, родичи мои, поблизости живут. Только они тебя не примут. Им несчастливых не надо!