Утренние прогулки

— Уже одни успели? — удивилась она. — А я всю дорогу бежала. Мне как Федор Матвеевич позвонил, я так и заволновалась.

— Коля колол, а я — Барри отвлекала, — сказала Света. — Теперь еще в двенадцать ночи, и больше, наверно, не надо.

— Молодцы, какие вы у меня молодцы, — радовалась Светина мама, — я бы и не сумела, побоялась, а вы — сами справились.

* * *

Ссора получилась из-за меня.

Несколько дней мама уходила на работу утром и возвращалась домой поздно, потому что заменяла сразу двух учительниц. Одна учительница поехала на десять дней к своему сыну в другой город, а другая — заболела. И мама работала за них за двоих да еще за себя, то есть за троих.

А я занимался музыкой со своей учительницей, и она опять ругала меня за лень.

— Ведь ты не занимался вчера? — спросила она.

— Занимался, — сказал я, потому что и в самом деле занимался.

— Что ты меня обманываешь. Ведь ты помнишь, что говорил Рубинштейн: когда я не играю один день, я замечаю, что играю уже хуже. Если я не играл два дня — это замечают уже мои музыкальные критики. А если я не занимаюсь три дня, то вся публика говорит, что я стал играть плохо. Ты понимаешь, только ежедневные занятия.

— Я вчера занимался, — отвечал я.

— У меня взрослые занятые люди, студенты, стараются больше, чем ты. Ты совсем утерял выразительность! — снова ругала она.

А я не ленюсь. Хоть мне и не интересно, я все равно делаю все упражнения, разучиваю, что она задает. Только куда-то удовольствие от игры пропало. Я же не виноват, что делаю без удовольствия.

— Механический человек, робот, сыграл бы лучше, чем ты сейчас, — обижалась она. — Я учу тебя сколько времени. Меня многие упрашивают, приглашают, а мне некогда. И ведь были у тебя способности, были!

Она ругала меня, а я молча сидел около пианино, водил пальцем по клавишам и ждал, когда она кончит.

А потом она написала маме записку, вложила ее в конверт и заклеила.

— Отдашь маме.

Когда она уходила, пришел Федор Матвеевич.

Он посмотрел на ее лицо и спросил:

— Что-нибудь плохо?

— Мальчик расскажет вам сам, до свидания.

Мама вечером вернулась с работы усталая.

Федор Матвеевич уже два раза грел еду к ее приходу, но она сказала:

— И есть мне не хочется. В середине дня очень хотела, а сейчас — не тянет. Я просто так посижу на диване.

Она села, и тут ей попалось на глаза письмо учительницы.

— Это мне письмо? — удивилась она.

— Да, тебе, — сказал я.

Мама начала его читать, а потом отбросила:

— Ну что она пишет, что пишет! «Ленивая, бездушная игра, не могу расходовать время на такие занятия».

— Может быть, у Коли просто кончились способности? — сказал тихо Федор Матвеевич. — Я слышал, как он играет, будто над ним висит палка.

— Как это — кончились способности. Не бывает такого. Если они были, — значит, есть. Бывает, когда получается хуже, бывает — когда лучше, но чтобы весь год подряд одни жалобы! Неужели тебе действительно надоела музыка?! — спросила мама.

Я молчал.

— Отвечай, я тебя спрашиваю. Тебе надоели уроки? Или что-нибудь не так?

— Надоели, — сказал я.

— Может, ему стоит прекратить… хотя бы на время?

— Что значит — прекратить? Бросить сейчас учиться — это значит пустить по ветру три с половиной года. Будь у тебя свой сын… — сказала мама и замолчала.

— Если ты будешь так со мной говорить, я обижусь, — проговорил Федор Матвеевич.

А мне захотелось сразу куда-нибудь убежать, спрятаться, заткнуть уши. Потому что я не могу слышать, как ссорятся взрослые.

— Я ничего обидного не сказала. Будь у тебя свой сын, ты бы не предлагал ему бросить занятия, если он отучился три года.

— Если бы ему было неинтересно, я бы не стал его заставлять. У Коли к музыке сейчас душа не лежит, я же вижу. Он увлекается другими вещами, а к музыке — не лежит.

— Что ты видишь? Ну что ты можешь увидеть, если ты ничего в этом не смыслишь! — сказала громко мама.

И Федор Матвеевич даже вздрогнул, а потом тихо проговорил:

— Так я с тобой разговаривать не буду.

— Что, разве я сказала неправду? Что же ты обижаешься?

— Я лучше пойду пройдусь, — сказал Федор Матвеевич, — а ты за это время отдохнешь и успокоишься.

Он взял в прихожей пальто, не стал его надевать, а прямо с ним в руках вышел из квартиры.

— Иди к себе, — вдруг сказала мне мама, — нечего тебе слушать наши разговоры.

А я испугался. Я подумал, что Федор Матвеевич только сказал, что пойдет прогуляться, а на самом деле он на нас обиделся и поехал в свою комнату. И может быть, снова станет там жить. Заберет своих птиц у друга и будет, как раньше, жить в своей комнате с птицами.

Я вспомнил, как плохо мне было сразу после лагеря и осенью, как я ходил один по улицам и домой не хотелось мне приходить.