Утренние прогулки

Галя Кругляк тоже занимается музыкой дома, только с другой учительницей. Родители Гали осенью не могли найти польский сборник фортепианных пьес, а у нас он есть. И я иногда прихожу к ней домой за этим сборником, если она его забывает принести в школу.

Сегодня она как раз забыла и позвала меня к себе.

Мы вышли из школы и наткнулись на собаку.

Она бродила около деревьев, бежала за некоторыми людьми шагов двенадцать, а потом возвращалась назад к школе.

Я ей свистнул, и она сразу бросилась ко мне, даже завизжала от радости.

— У тебя нет конфеты? — спросил я Галю.

— Есть, только дома.

— Дома у меня тоже есть. Видишь, какая ласковая, надо ей дать что-нибудь, — сказал я про собаку.

Но Галя шагнула от собаки в сторону.

— Ты что, не знаешь, что уличных собак и кошек трогать нельзя?

— А может, она и не уличная.

— Уличная. Видишь, без номерка. А собаки без регистрационного номера подлежат уничтожению. Вон там объявление висит, на углу дома.

— Буду я еще твои объявления читать, — сказал я и погладил собаку.

И собака сразу запрыгала от радости.

— Вот заболеешь лишайниками, тогда узнаешь.

— Не лишайниками, а стригущим лишаем, я и то знаю, хоть и не читал твои объявления.

Мы так шли к Галиному дому, и вдруг я увидел ту девочку, которая каталась на горке. Она была на другой стороне улицы и несла батон в полиэтиленовом мешке.

— А я вчера песенку Бартока начала, — говорила в это время Галя.

Но я как будто ее не слышал, а все старался не смотреть на ту девочку, крутил головой по сторонам, но само собой получалось так, что я каждую минуту снова поворачивался к ней лицом.

И она вдруг тоже внимательно на меня посмотрела.

— И адажио я кончила, — продолжала говорить Галя.

А мне вдруг расхотелось идти с ней рядом, и я сказал:

— Ой, я в школе ручку забыл. Ты иди, я сбегаю.

Но она на меня удивленно взглянула:

— Ничего ты не забыл. Я сама видела, как ты ее клал в портфель.

Я сказал:

— Ну, я все равно сбегаю, собаке конфету куплю.

— Ты сначала возьми польский сборник, а потом беги.

И тут я только сообразил, что мы стоим около ее дома. А та девочка идет уже далеко и несет батон в прозрачном полиэтиленовом пакете.

— Ты чего все время оглядываешься? — спросила меня подозрительным голосом Галя.

— Ничего.

— Вон та девчонка прошла, видишь?

— Какая? — я притворился, будто не знаю, какая.

— Вон та, с батоном, не из нашей школы. Вот у них собака — огромная, как лев… Ну, пошли.

В это время на крыльцо Галиного дома выскочил Андрей из пятого класса. Он всю последнюю зиму ко мне приставал.

— Куда собрался? — сказал, он мне сейчас. — Посторонним вход запрещен.

— Пусти. Он ко мне за нотами, — сказала Галя. — А то я бабушку позову.

— А я — дедушку. — И он неожиданно толкнул меня вниз со ступенек.

Я даже чуть не упал в снег.

— Только появись еще у моего дома, — пригрозил он.

Он, конечно, разные борцовские приемы знает и при мне восьмиклассника поборол. Я молчал, только кулаки у меня сжимались сами собой.

— Не связывайся ты с ним, иди домой, — сказала Галя. — Я после обеда сама тебе принесу.

И я пошел.

— Идет, даже ноги трясутся! — смеялся он на крыльце.

А я шел к дому и представлял, как тоже однажды выучу приемы и тогда уж ему все скажу. Или был бы у меня старший брат, показали бы мы этому Андрею вдвоем…

* * *

Моя мама тоже преподает музыку. Она работает в детской музыкальной школе.

Папа иногда удивляется, почему мама не учит меня сама. А мама говорит, что детей всегда должны учить чужие люди, так получается лучше, потому что со стороны способности и недостатки виднее. Великого композитора Прокофьева, например, в детстве учил Глиэр, который сам был тогда студентом, хотя у Прокофьева мама тоже неплохо играла.

Папа каждый раз шутит:

— А Моцарта учил Сальери.

— Допустим, не Моцарта, а Шуберта, — поправляет мама.

Раньше я уроки музыки любил, но это было года три назад.

— Ты послушай великих пианистов! — говорит мама. — Послушай, как замечательно они играют!

А я и так слушаю их с удовольствием. Хоть по десять раз могу слушать. И в филармонии, и с пластинки.

Зато себя я слушать не могу. Я же чувствую, что все не так играю, как хочется. А лучше — не получается. Плохую игру мне противно слушать, я уши затыкаю, когда неправильно кто-нибудь играет.

— Искусство без ремесла невозможно, — говорит мама, — ты должен сначала овладеть техникой, чтобы руки у тебя сами работали, чтобы ты не думал о них.

Но мне стыдно себя слушать, когда я играю любимые произведения.

И скучно без конца повторять одно и то же. Ведь для того, чтобы разучить новую вещь, ее надо раз восемьдесят играть и потом повторять каждый день, а то забудется. Мама моя, хоть и работает в музыкальной школе, но сама тоже каждое утро играет по два часа.

Учительница теперь на меня часто жалуется маме.

— Опять ты играешь несобранно! — ругает учительница меня. — Остановись. Посиди минуту, соберись. Начинай сначала.

Я играю и думаю в это время о разном.

Сегодня я вспомнил про прыщик около большого пальца на правой руке. Учительница смотрит на мои руки, как я играю, и все видит. Тут уж у меня совсем ничего не стало получаться.

Учительница даже обиделась.