Открылось окно возможностей для крупных политических неурядиц в Южном Леванте. Египту вскоре предстояло утратить интерес к своим вассальным владениям из-за ошибок самодовольного фараона, возложившего на себя роль мессии, а Израиль был готов воспользоваться моментом, чтобы стать доминирующей военной и политической силой в регионе. Отвлеченный внутренним религиозным переворотом, Египет был застигнут врасплох, и на границах его империи начались процессы распада.
Фараон Эхнатон установил в долине Нила монотеистический культ, основанный на поклонении свету и теплу. Создателем этих животворных сил был солнечный диск, которого египтяне назвали «Атон». Однако за этим простым символом стояла сложная теология и мифология бога творения Атума — первоначального солнечного бога, явленного в облике Ра-Харахти, восходящего солнца. Отход от Амона в пользу Атона, без сомнения, отчасти был вызван необходимостью вырвать политическую власть из рук жреческого сословия Карнака, которое стало слишком могущественным в середине XVIII династии. Но революция сторонников Атона была чем-то гораздо большим, чем политические маневры, — это был фундаментальный переворот изначальной системы верований. В результате царь Эхнатон («славный дух солнечного диска») предпринял попытку реформации и возвращения к древнему культу солнцепоклонничества. Трудно понять, до какой степени молодой фараон подвергся влиянию чужеземных идей, пронизывавших двор его отца и породивших странное смешение старого и нового, характерное для культа Атона.
Два фараона были соправителями в течение двенадцати лет (1023–1012 г. до н. э.). Это было время глубоких перемен в Египте, когда Аменхотеп III был возвышен до божественного статуса (как человеческое воплощение Атона), а Эхнатон с головокружительной скоростью принялся осуществлять религиозный и философский переворот в общественном сознании. Жена Эхнатона Нефертити[119] была дочерью хеттского царя, а вторая его жена, царица Кийя, была сестрой царя Тушратты из царства Миттани. Могла ли одна из этих чужеземных царевен воспламенить новую веру, бросив собственные религиозные представления в плавильный котел этого международного синкретизма? Иными словами, был ли Эхнатон создателем и ваятелем или просто новообращенным (хотя и высокопоставленным) приверженцем монотеистической религии, распространявшейся в царских династиях того времени? Эхнатона обучали знаменитые мудрецы той эпохи, включая писца, архитектора и философа Аменхотепа, сына Хапи, а также визиря и царского наставника Абд-Эля.[120] Первый был коренным египтянином, но Абд-Эль, как подразумевает его имя (также известное в современной египтологии как Апир-Эль), был иноземцем — человеком, почитавшим бога Израиля в его патриархальной именной форме, столь типичной для того времени.[121] Наше понимание религиозной ереси периода Амарны приобретает новую перспективу с осознанием того, что один из ближайших советников юного принца Аменхотепа (впоследствии Эхнатона) был почитателем бога Эля.
Две колоссальные статуи, обнаруженные в Карнаке и изображающие Эхнатона (слева) и Нефертити (справа) в «гротескной» форме, типичной для начального периода правления этого царя (Каирский музей).
И разумеется, в Новой Хронологии Эхнатон больше не считается первым великим монотеистом в истории. Этот титул по праву возвращается к египетскому принцу из более ранней эпохи, встретившему своего бога на вершине горы в пустошах Синая.
Новости о мятеже Лавайи достигли египетского посланника Аддайи, остановившегося в южном прибрежном порте Газа, и он в свою очередь доложил о стычках между филистимлянами и израильтянами фараону Эхнатону в Амарне. Фараон отправил Лавайе послание, где предупреждал, что не потерпит подобных действий. Примечательный ответ царя Израиля сохранился в архиве табличек, обнаруженных на руинах «дома писем фараона» в Амарне, и его содержание заслуживает внимания.
Не опускаясь до обычного подхалимства, характерного для вассалов Египта, Лавайя отвечает с достоинством, подобающим его положению. Независимо от того, что городские правители на равнине говорили Аддайе, он всего лишь возвращал собственные города (Гива и Михмас), отнятые у него силой. Более того, когда филистимляне захватили его родной город, они также присвоили семейную святыню (Гивеаф-Элоим), где находились стоячие камни и алтарь Яхве. В конце концов, он всего лишь осуществлял свои законные права, как глава племенной конфедерации. В середине своей защитной тирады Лавайя высказывает не слишком завуалированную угрозу в адрес Эхнатона в виде доброй старой притчи в библейском стиле и предупреждает его, что каким бы малым и незначительным ни казался его народ, он может доставить неприятности могучему Египту и его союзникам, если его будут провоцировать на это.