Утонченный мертвец (Exquisite Corpse)

Я познакомил ее с Клайвом и Салли, но их отношения не задались сразу: когда Моника сказала, что служит в женской вспомогательной службе ВМС на должности поварихи, у Клайва тут же загорелись глаза, и он принялся расспрашивать ее о наиболее экономичных меню и кухонной гигиене, и весь вечер категорически не желал говорить ни о чем другом. Мы достаточно часто встречались с Роландом Пенроузом и его тогдашней возлюбленной, американкой Ли Миллер, которая в свое время работала у Мэна Рея, в его парижском ателье, и была его близкой подругой. Потом Ли переехала в Лондон к Пенроузу, и сейчас в качестве военного фотокорреспондента снимала разбомбленный город. Она показала мне свою коллекцию снимков (в скобках замечу, весьма впечатляющих), и у нас с ней, безусловно, нашлась общая тема о художественном видении руин. Ли продемонстрировала Монике золотые наручники, которые ей подарил Роланд. Буквально на следующий день Моника тоже купила себе наручники, только, естественно, не золотые, поскольку у нас не было таких денег. По ночам мы с ней разыгрывали в постели маленькие спектакли, которые, наверное, можно было бы назвать смягченными вариациями Театра жестокости. Я был ее повелителем и господином, а она – покорной рабыней, прикованной к кровати для удовольствия сурового хозяина. Честно сказать, мне не нравились эти игры, и я сам никогда бы не стал затевать что-то подобное, но Монике хотелось, чтобы ее подчиняли и унижали, и я пассивно играл свою роль своевольного и властного сластолюбца, которую мне так упорно навязывали. Иногда мне казалось, что ее привлекают во мне только способности к гипнозу, продемонстрированные в тот давний вечер в «Дохлой крысе», когда я подчинил ее своей воле.

Последний массированный воздушный налет на Лондон случился в мае 1941-го года (хотя во время налета мы, разумеется, не знали, что он последний). Бомбежки закончились, но немецкие снаряды все же пробили немалые дыры в моих воспоминаниях. Здание клуба «Дохлая крыса», где в начале войны разместился рекреационный центр для французских беженцев, было разрушено; как и контора Англо-Балканской меховой компании в Сохо; как и мой прежний дом на Кьюбе-стрит. По окончании блица я перестал работать по ночам и писал теперь при свете дня, и хотя мои развалины еще не покрылись «налетом замшелых веков» и «истинной ржавчиной Баронской войны», они все же утратили свою трагическую сиюминутность. Среди разрушенных зданий уже пророс иван-чай, и птицы устроили гнезда на обломках кирпичных стен. Теперь некоторые районы Лондона напоминали мне заколдованный спящий дворец, заросший шиповником. И еще я писал Монику в разных видах: Моника спящая, Моника в образе Титании, Моника – сексуальная рабыня.

Наш роман продолжался еще два года. Я думаю, что мы так долго пробыли вместе, потому что почти не бывали вместе. Мы оба работали, причем наши графики часто не совпадали, и нередко случалось, что Моника уезжала на несколько дней по каким-то загадочным делам. Все, с кем мы были близки до войны, растерялись. Мы с Моникой остались вдвоем: осиротевшие дети, последние «Серапионовы братья», нашедшие утешение друг в друге. Но вот однажды Моника вернулась домой, вся возбужденная и радостная, и сунула мне в руки книжку. «Вампир сюрреализма» Оливера Зорга. (Если бы не Моника, я бы, наверное, еще очень не скоро узнал, что он вышел – я давно перестал заходить в книжные магазины.)

Я ужасно обрадовался. Значит, Оливер все-таки жив! Однако меня огорчило, что в книге не было никаких указаний на то, где сейчас может быть ее автор. На суперобложке был только список его предыдущих работ. Мы с Моникой читали книгу по очереди, лежа в постели. Когда в повествовании впервые появилась Стелла, я погладил Монику по пышной попе и улыбнулся про себя, вспомнив, что Оливер списал роскошную задницу своей героини со столь же роскошной седалищной части Моники.