Утонченный мертвец (Exquisite Corpse)

* Пиранези Джованни Баттиста (1720-1778) – итальянский гравер и архитектор. Создавал «архитектурные фантазии», поражающие сверхчеловеческой грандиозностью пространственных решений и драматическими светотеневыми контрастами.

** Джон Мартин (1789-1854) – британский художник-романтик и гравёр; прославился изображением сцен катастроф. Его полотна заполнены крошечными фигурками среди грандиозных архитектурных сооружений.

На самом деле, я могу понять этих людей: мне и самом было странно стоять за мольбертом посреди горящих руин, вдыхать пронзительно-едкий дым, смешанный с запахом обугленной плоти, и как ни в чем ни бывало зарисовывать руки и головы, торчавшие из кирпичного крошева, в то время как люди вокруг суетились, пытались разгребать завалы, тащили пожарные шланги и передавали друг другу по длинной цепочке ведра с водой. С тем же успехом я мог оставаться в клинике: весь мир превратился в большой сумасшедший дом. Очень быстро все жители Лондона научились бояться безоблачных ясных ночей и полной луны – «Бомбежной луны», как ее тогда называли, – все, кроме меня. Теперь я спал днем, а в шесть часов вечера, с первой сиреной воздушной тревоги, брал мольберт и отправлялся на улицы города в предвкушении новых апокалипсических видений.

Мне нравилась моя работа. Быть может, я был прирожденным военным художником, и война была моей естественной стихией. Но что я действительно ненавидел в войне, так это навязчивое дружелюбие сограждан и кошмарное ощущение «мы все едины». Меня передергивало всякий раз, когда мне предлагали «стаканчик чего-нибудь горячительного», а если кто-нибудь в пабе предлагал «постучать по клавишам», я тут же вставал и уходил, опасаясь, что меня тоже заставят петь вместе со всеми «Беги, кролик, беги, беги» или «Ней Hitler! Ja! Ja! Ja!». В военное время многие самые обыкновенные вещи неизбежно становятся принудительно-обязательными. Я ничего не имею против того, чтобы исполнить в хорошей компании нестройным подвыпившим хором «Knees-up Mother Brown», но я не хочу, чтобы это превращалось в повинность. За те годы, что я провел в клинике, я отвык от больших шумных толп. Поначалу я даже боялся ходить в пабы – приходилось себя заставлять. И еще мне пришлось заново’ учиться пить.

Исполняя свое призвание живописца руин, я поначалу пытался держаться в гордом одиночестве, но вскоре понял, что это никак невозможно просто в силу специфики моей работы. Для того чтобы везде успевать, мне была необходима проверенная информация, каковую я мог получить только у добровольцев пожарной охраны, курьеров и сотрудников «скорой помощи». Уже по прошествии нескольких месяцев я запросто общался с бандами мародеров и нередко ходил вместе с ними к месту последней бомбежки. Мародеры не возражали. Сперва они относились ко мне настороженно, но я вел себя дружелюбно, не лез в их дела и не пытался взывать к их совести, и уже очень скоро у нас с ними установились довольно приятельские отношения – и не только с грабителями, но и с сотрудниками городской ПВО, санитарами, подрывниками, спасателями. Пока я работал, я невольно прислушивался к их разговорам. Надо сказать, что их версии событий на фронте разительно отличались от тех известий, которые передавали по радио и о которых писали в газетах.