Утомленное солнце. Триумф Брестской крепости

…Полк, погибший прямо на месте дислокации…

Разбитые, перевернутые гаубицы, среди них лежат мертвые бойцы и командиры… Их достали пикировщики, вызванные взбешенным Моделем…

Закон такой есть на войне: отстрелялся — немедленно меняй огневую позицию! Да как тут сменишь… без предательски отнятой у полка тяги.

Поэтому стреляли до последнего.

«Умирай, где стоишь!» — говорил в замечательном фильме Александр Невский. Умирали артиллеристы там, где стояли.

А КНП немцы засекли со своего смешного самолетика — «Хеншель-126», который в каждом немецком корпусе для разведки и связи имелся. Кстати, с того самого, который колонну беженцев утром расстрелял.

Не успели наши разведчики окоп на КНП оборудовать — времени у них на это не было. Работать уже надо было!

На КНП — у разбитой буссоли — лежит, свободно раскинув руки, как уставший пахарь, красный комбриг, советский капитан Лукьянчиков…. до октября семнадцатого — штабс-капитан Русской Армии.

На его обращенном к небу мертвом лице — улыбка. Улыбка человека, который уже ничего и никого больше не боится… и который хорошо, славно поработал…

«Утомленное солнце нежно с морем прощалось…»

22 июня 1941 года. 06 часов 00 минут.

Кобрин

«Вставай, проклятьем заклейменный
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущенный
И смертный бой вести готов…»

Это ничего, это просто «Интернационал». Исполняется по Всесоюзному радио в шесть часов утра.

По улицам города носится опавшая листва, пожелтевшая и съежившаяся от пламени пожаров. Под ногами скрипит битое стекло, где-то завывает сирена «Неотложки»…

Десять минут тому назад закончился второй авианалет на город: несколько «зетстроеров» — Ме-110 атаковали опустевший штаб 4-й армии. Ну и окружающим жилым домам досталось…

Сейчас жители города высыпали на улицы и столпились у черных раструбов репродукторов…

Закончился партийный гимн, и наконец говорит Москва:

— Здравствуйте, товарищи! Начинаем утреннюю гимнастику! Поставить ноги на ширине плеч, подниматься на носки и поднимать руки через стороны вверх и опускать вниз с вдохами и выдохами раз-два, раз-два! А теперь ноги на ширине плеч, совершать вращательные движения головой, наклонять ее вправо и влево, вперед и назад, к плечам раз-два, раз-два; раз-два!

Потрясенные люди молча расходятся…

22 июня 1941 года. 06 часов 10 минут.

Аэродром вблизи Кобрина

Ведро звякнуло о жестяную воронку, и в самолетный бак полился бензин. Сильно завоняло…

Комполка Васильев задумчиво посмотрел на эту патриархальную картину и обратился к своему куму — старшине Галагану:

— Слушай, Толя, и что — так вот и все время у вас и заправлялись?

— А шо?! — Галаган недоумевающе вскинул курчавую голову. — Скольки тех заправок вообще было… Для нашей-то сирой корпусной эскадрильи… Да и летали они… ну в Минск за шелковыми чулками для командармовой женки, ну на охоту в Пущу… В общем, нечасто летали… Да, кстати, вроде был у нас тут один маслобензозаправщик… так его сменяли на легковушку «паккард» у кобринского зававтохозяйства… а «паккард» тот потом списали да и отдали… кому-то… не знаю кому!

— Какая трогательная история… а бомбы у тебя тут есть?

— Та маем трохи… АО-10, и АО-25… а так — все больше цементные… учебные!

— Будем вешать хоть бы и цементные… гвоздей туда в них еще понапихаем… гвозди-то у тебя хоть есть?

— Та маем трохи…

К стоянке самолетов, где возились приехавшие с инженером полка и потому чудом уцелевшие техники (кто еще уцелел, было непонятно, улетевший на разведку в Высокое на УТ-2 замполит так и не вернулся), подъехала штабная «эмка» — генеральская, полноприводная, с высоким клиренсом, новенькая, сияющая… Из машины, сопя, вылез начальник политотдела дивизии.

Васильев одернул реглан, поправил пилотку — звездочка точно над переносицей и доложил: