Утилизация

Эти трое стояли на небольшом холме. Армия тьмы протиралась до горизонта. Словно и не было сейчас почти получаса изнурительного боя, а тела не заваливали проход едва ли не на пару сотен метров.

Комиссар обнажил шашку и повел своих людей в последнюю атаку. Тройка бойцов словно приобрела неуязвимость. Штыки и сабля резали не людей, они рассекали тьму. Тьма заслоняла солнце, тьма окружала их. Тьма не могла коснуться бойцов идущих в последнюю атаку. Но вот снова сломана старая печать и кто то умный вытягивает весь воздух из участка коридора. Сердце бойцов бьется через раз. Живых врагов не осталось, но марионетки тьмы успешно справляются с этой ролью. Но им не нужен воздух. Вот один из бойцов пошатнулся и в идеальной защите появилась первая брешь. Пока царапина. Дары хаоса многогранны, и непредсказуемы, и еще они благоволят обречённым. Даже без воздуха тройка бойцов выкашивала солдат тьмы добрых пятнадцать минут. И вот один за одним пали два последних солдата. Покрытые чужой кровью с головы до ног, так и не выпустившие оружие из рук. Бывший барон был обречен. И он был счастлив. Получив чистый личностный кристалл после обретения печати, искусственный интеллект осознал возможность выбора. И в этом празднике ненависти он сам выбрал свою судьбу, сам выбрал как умереть, он был! И мир это запомнит. Выхваченный из-за пояса кинжал с хрустом вскрывает грудную клетку и толстый слой ткани. Острая железка падает на землю, а осознавший прелесть бытия барон вырывает свое собственное сердце. Пульсирующий комок горит ярким пламенем. Битва замирает.

- Что, живых не осталось? – Гулкий голос разносится эхом от стены до стены.

Тишина была ему ответом.

- Мы проиграли? Весна не наступит? Никогда? – Уже тише, с надрывом прошептал он. Кровавая пена выступила на губах.

Замер даже ветер.

- Значит… Значит мертвые, ВСТАТЬ! – Комиссар бросает свое горящее сердце к постаменту статуи и сам падает. Его губы что-то безмолвно шепчут. Несколько мгновений ничего не происходит. Сердце, коснувшееся статуи, перестает гореть и еще раз зажавшись замирает.

Легкий отблеск проходит по пентаграммам в буденовках. Почти незаметно гранитное основание статуи осыпает пеплом, и отлитый из лучшей стали, легированный адамантом Сталин делает свой первый шаг. В руках его появляется пулемет. Но не тот древний, что получила армия благословлённая хаосом. А самая современная модель, с двойным разгонным контуром, комбинированным режимом стрельбы. Вместо патронного блока была пустота, в которую и уходила лента.

Багровые силуэты поднимаются на месте павших красноармейцев. Стальной вождь народов улыбается краешком губ, закуривает невесть откуда взятую трубку и произносит всего одну фразу, впрочем, слышную всем разумным в коридоре.

- Расстрелять!

Через четыре часа, когда взбесившегося голема и призраков мести, удалось упокоить, от черного потока остался жалкий ручеек.

И лишь очень внимательный слух уловил бы легкий треск над городом, словно кто-то надорвал край бумажного листа.

Рыцари света неслись галопом. Ловушек никто не боялся, самые сильные заклинания прозрения были именно у этого плана магии. На всех двадцати километрах впереди не осталось ничего опасного. Только в самом конце, там, где лабиринт сужается до пары сотен метров (что само по себе уже серьезно замедляло армию) был один человек. Не маг, ни жрец, простой воин. Но сколько подсилу убить одному бойцу? Пусть и под божественным благословением? Сотню? Тысячу? Миллион? Сотню миллионов? Даже если будет как волнорез убивать всех попавшихся ему воинов, то это не нанесет армии существенного урона. На коротком совещании было решено просто игнорировать препятствие, по возможности уничтожить.

Но с игнорированием вышла проблема.

Бутылочное горлышко лабиринта было заткнуто небольшой площадью. Пятно абсолютно белой бумаги. Во средине которого в позе эмбриона лежал голый мужчина и тихонько рыдал. Слезы текли сквозь зарытые веки, уши заткнутые руками, мужчина, в котором можно было при желании узнать Моргенханда, что то монотонно шептал, видимо пытаясь заглушить голоса в голове.

У Моргенханда был бэд трип и ему было очень-очень страшно. Все, на что он бросал взгляд, оживало и норовило что-то шепнуть воину, что-то мерзкое, страшное. Пообещать долгую и мучительную смерть. Другие тени хаоса, как про себя назвал их Воин, убеждали его что так было всегда. Он уже вечность живет в этом кошмаре, и вечность еще впереди…

Обнаружив в какой то момент перед глазами иконку печати хаоса, Моргенханд взмолился, и всю свою веру, всю свою волю, все что в нем было выразил в короткой просьбе.

- Пусть мне больше не будет страшно, пожалуйста!