Утилизация (СИ)

Внутренности словно обожгло кипятком. Особенно поразило молчание девчонок, которое, как известно — знак согласия.

— И откуда меня выпустили?

— Из дурки. Это даже слепому видно.

* * *

— Ир, хватит. Хочешь, обжимайся с мудаком. Твоё дело, — жестко припечатала Жанна, допивая чай.

К шоколадке никто не притронулся, девчонки одна за другой выходили из-за стола, пустыми разговорами пытаясь сгладить неловкость.

— Не слушай её, — Лиза жалко выглядела со своим утешением.

— Иди, пожалуйста. Я ещё не доела.

Все ушли. А я так и сидела, вцепившись одной рукой в волосы, другой кромсая оладьи, орошая их слезами. Я несчастная психичка. И все это видят. Моя дочь в реанимации, а я в сотне километров от неё. Меня разрывало между тем, чтобы отвлечься, и тем, чтобы всё время думать о дочери. Я рассыпалась на молекулы, дёргаясь в попытке хоть как-то склеить себя, собрать целое из кривых фрагментов. Диагноз, мимоходом поставленный Ирочкой без пристального изучения объекта, был недалек от истины.

На стул напротив меня кто-то приземлился.

— Ты чем-то расстроена? — голос Инструктора.

Медленно подняла глаза. Расстроена. Очень. Но слёзы закончились. Осталась дикая безнадёга и усталость.

— Не хочешь говорить?

В глазах мужчины светилось что-то человеческое. Участие, понимание, какая-то необъяснимая тревога. Я смотрела в его глаза, пытаясь понять, что он хочет мне передать. Это были не дьявольские силки, которые я привыкла разгадывать, а нормальное отношение к живому человеку. С ним можно говорить? Он услышит меня?

— Как тебя зовут?

— Андрей.

— А… кличка?

Инструктор, у которого обнаружилось имя, с минуту молчал. А я вот кое-что услышала. Своим музыкальным слухом я вычленила его кличку (тогда она показалась именем) среди разговоров в первое утро, когда мы стояли рядом с охранниками после завтрака. Глядя на Инструктора, я угрюмо ждала, совсем не надеясь на чистосердечное признание.

— Паша, от фамилии Пашнин.

Это было правдой. Значит, имя тоже настоящее. И всё равно было непонятно, что ему от меня нужно.

— Ты хотел что-то сказать?

— Э-м, скорей проводить до корпуса.

Андрей врал. Когда я пришла к столовой, он окликнул меня, желая о чём-то поговорить. Он знал про Сабу? Догадался, или охранник сам всё рассказал?

— Опасно ходить одной?

— Просто прогуляемся.

Что-то внутри меня надломилось. Дерзить и злиться не осталось сил. Признав своё поражение, я допила остывший чай и встала.

— Ну, пойдём.

Мы вышли из столовой, спустились по лестнице.

— Смотри, — Андрей кивнул в сторону вип-домиков, — я там живу.

В стороне стояло несколько небольших строений, видимо, для персонала, окрашенных, как и корпуса лагеря в выцветший голубой цвет.

— Какой из них?

— Крайний слева.

Зачем он об этом сказал? Приглашение на чай? На интим? Он разглядел во мне интересную собеседницу? Да я на километр излучала флюиды собственной ничтожности. У меня давно испарились и женская притягательность, и сексуальность. В одежде из секонд хэнда, без косметики, со скорбным, унылым лицом я смотрелась привлекательно только в безлунную ночь при условии отсутствия конкуренток женского пола.

— Понятно.

Понятно, что ничего не понятно. Разговор не клеился, мы молча дошли до угла шестого корпуса. Тревога странным образом улеглась. Хорошо бы к Софе подойти, проверить Инструктора на адекватность.

— Пока, — сказал Андрей, не желая появляться перед нашими дамами, чьи голоса стали отчётливо слышны. Я пожала плечами. Внимание Андрея меня хоть и не напрягало, но и не вдохновляло ни на йоту. Волшебный вечер по углям закончился, на кострище остались только чёрные головёшки и пепел.

На поляне около корпуса девочки под руководством Арнольда расставляли стулья и мольберты. Их вытащили из маленькой, соседней комнаты, видимо служившей когда-то спальней для пионервожатых. Принесли баночки с водой, раздали акварель и краски. Добрая Лиза как всегда придержала мне стульчик и мольберт рядом с собой. И, черт возьми, отсюда было рукой подать до того самого места. Неужели, она не поняла, где уселась? Шоковую терапию мне сегодня устраивали все, кому не лень.

— Занятие по арт-терапии. Рисуйте, что видите, — вещал Арнольд, войдя в привычный образ преподавателя. — Сегодня у нас насыщенный день. Запланирована масса интереснейших событий. Где, говоря простым языком, вы откроете для себя новые горизонты.

Вдохновенная речь Арнольда оставила меня глухой к его стенаниям. Да, он говорил складно и самозабвенно, искренне любуясь собой, но мне не хватало какой-то искры, чтоб зажечься и вспыхнуть чистым пламенем. Акварельные краски и три кисточки разных размеров выкинули на грань предательских слёз. Нет. На сегодня их достаточно. Хватит разводить сырость, жалеть себя.

— Кто готов, можете начинать.

Девчонки погрузились в рисование. Детская забава. В прямоугольной пластмассовой коробочке было четырнадцать новеньких разноцветных кругляшков в два ряда. Чёрная и белая в противоположных углах. Любимый желтый рядом с горчичным. Два зелёных, светлый и тёмный. Два синих и два фиолетовых. Хотелось, как в детстве наслюнявить палец и попробовать на язык сладкие, медовые краски.