Усмешка Люцифера

Когда вечером ушел последний посетитель, когда захлопнулись двери за уборщицей и главным смотрителем, который обычно покидал музей последним, Короедов прошел в четвертый зал, убедился, что шапка Мономаха на месте. Даже все камешки на ней по каталогу сверил.

Эту ночь он не дремал, не расслаблялся, сидел за пультом, как вздернутый. Во время обходов ступал тихо, прислушивался. После полуночи со второго этажа спустился дежурный напарник Зудин, предлагал партию в рамс, Короедов отказался. Зудин посидел какое-то время, жаловался на жену, на маленькие премиальные, потом ушел к себе.

Под утро Короедов делал очередной обход. Между третьим и четвертым залом он увидел женщину в купальнике. Она жонглировала огненными шарами. Шары гудели и рассыпали искры. На ее лице прыгали и дрожали тени, и лицо постоянно менялось — то вытягивалось в оскаленную волчью морду, то втягивалось обратно. Не переставая жонглировать, женщина громко и внятно сказала:

— Ты дурак, Короедов. Органы тебя давно в бараний рог свернули бы, а не записочки писали. Мозгами шевелить надо. А будешь шкериться по углам — сам на себя руки наложишь.

Короедов повернулся кругом и пошел на место на прямых деревянных ногах. За пультом кто-то сидел. Когда подошел ближе, увидел, что это он сам и сидит. Пульт и стена залиты кровью, в черном опаленном виске — дыра, на полу под обвисшей правой рукой валяется «макаров».

Он открыл ящик стола, осторожно и почтительно отодвинув холодную руку, достал из потайного отделения заветную чекушку «Столичной» и отправился в туалет. Запершись в кабинке, выпил чекушку, выкурил подряд три сигареты. Когда вернулся на свое рабочее место, трупа уже не было. И крови тоже, и «макарова»…

* * *

Половина седьмого. Обошел все остановки возле ГУМа — на Красной площади, на Куйбышева, Сапунова и 25 Октября. Людей мало, ошибиться не мог — нет его. Обошел еще раз и испугался. Вдруг захотелось, чтобы непременно пришел, чтобы спас его. От страшного долга, от Хваленого, от черной опалины на пробитом виске. Нет больше сил терпеть… Ну а если он все-таки из органов, так пусть тогда арестует, хрен с ним, хоть какое-то облегчение. Короедов был на все согласен…

Когда в третий раз свернул с Красной площади — увидел. Он вышел из арки на противоположной стороне улицы, одетый в модную куртку с капюшоном. Остановился, призывно мотнул головой и пошел в сторону Манежки. Короедов подлетел к нему мелкой рысью, чуть не угодив под хлебный фургон.

— Двигай за мной, не шуми.

Минут десять шли, минут десять капитан Короедов пялился в широкую уверенную спину. Зашли во дворы на Горького, сели на скамейку за детской площадкой. Мужчина натянул на голову капюшон и заговорил, не поворачивая головы:

— У тебя долг перед Хваленым, десять «косых», так?

У Короедов сперло в горле. Он молча кивнул.

— Про Хваленого я слыхал. Дрянь человек, — мужчина вытянул ногу в узкой начищенной туфле, достал из кармана сигареты и зажигалку. Из раструба капюшона вылетел клуб сизого дыма. — Ему или деньги — или труп, других вариантов нет. Он с этого живет, ему иначе нельзя… Я бы на его месте точно так же делал. Понимаешь, да?

Короедов смотрел на руки незнакомца. Кожа в нескольких местах была подозрительно гладкой, «стеклянной», без рисунка морщин, как зажившие ожоги.

«Сведенные татуировки», — подумал он сразу. А еще заметил на пальце серебристый перстень в виде львиной морды с черным камнем в зубах.

«А ведь ни из каких он не из органов, точно… Бандюган обычный, вот он кто… Ну, может, не совсем обычный… С чего бы он тогда татухи стал сводить?.. А-а, ну и фиг с ним… Главное, не органы… Пронесло… Вот и ладно…»

— Если поможешь провернуть одно дело, деньги у тебя будут, — донеслось из капюшона. — Получишь десять «косых», в тот же день рассчитаешься с Хваленым и забудешь, как страшный сон.

— Какое дело? — хрипло спросил Короедов.

— На какое ты меня подписывал!

— Да я не… Ни на какое… Это сон был кошмарный…

— Мне нужна одна вещь из четвертого зала. Какая — догадайся сам.

Короедов сперва не понял. Потом вспомнил разговор в музее, и сразу дошло.

— Шапка Мономаха?!

Незнакомец только шморгнул носом и сплюнул.

— Но ведь все сразу заметят, — прошептал Короедов. — Это ж такая ценность! Мировая реликвия!..

— Никто ничего не заметит. Витрину вскрою точно по шву, а на место шапки положу копию. Копия хорошая, один в один. Может, несколько лет пройдет еще, пока кто-то врубится.

Прозвучало веско, хоть и несколько самонадеянно. А может, Короедов просто устал бояться и ждать. Он последний раз трепыхнулся:

— Ну, предположим. А что будет, когда все-таки врубятся? — забеспокоился Короедов. — Меня ведь сразу на допрос и в кандалы!

Пых-х! — из капюшона вылетел очередной клуб дыма.

— Тебя никто не заставляет сидеть в этом музее и дожидаться. Свалишь куда-нибудь, где тебя не знают…

— Что? Уехать из Москвы?

— А как ты хотел? Нечего было садиться с ворами в карты играть.

Короедов подумал. В общем-то, он надеялся, что жертвовать московской пропиской все-таки не придется.

— Но я все равно рискую! — сказал он. — Накинь хотя бы еще пять тысяч сверху!