Усман Юсупов

— А ну-ка, хлопцы, дайте я, — сказал он, отодвинул их плечом, ловко обвязал пианино веревкой, взвалил его себе на спину и, хотя и не без усилий, понес один на удивление окружающим, к великому удовольствию владельца инструмента, представителя опальной ветви дворян Оболенских, еще статного пятидесятилетнего мужчины в выгоревшем под туркестанским солнцем, мундире со следами эполет.

Оболенский, вздыхая и посмеиваясь, процитировал некрасовские строки о Руси, о ее неисчислимой силушке и дал Логвину серебряный рубль.

Логвин Степаненко прижился на станции. Житейское море что ни день выбрасывало на теплую ташкентскую пристань то расстригу-семинариста, то спившегося чиновника, сквернослова и умницу, то скромного мастерового, у которого в сундучке под двойным дном лежали тоненькие брошюрки на желтой бумаге с именем автора — В. Ленин. С помощью этих доброхотных учителей выучился Логвин читать и начал разбираться в жизни.

Жила семья в глинобитном домике, в одном из многочисленных «шанхаев», лепившихся по берегам быстрого, мутного Салара и вокруг Госпитального рынка. Логвин снимал в одной из лачуг комнатку — без пола, с низким потолком (вставая, касался головой полуистлевших камышинок). Там в 1911 году родилась вторая дочь, названная Полиной. Степаненко к этому времени, как полагали не без зависти многие бедняки соседи, уже выбился в люди. Сноровистого, неутомимого в работе, его взяли в проводники.

Ночью на глухой станции Аральское море, пока ждали встречного поезда, услышал, как подслеповатый телеграфист рассказывал сонному, но вмиг встревожившемуся дежурному по станции о том, что в Петрограде революция, царь отрекся от престола, Россия объявлена республикой. Весть захлестнула, но до победы было еще далеко. В Ташкенте вскоре после того, как Логвин вернулся из поездки, состоялся I краевой съезд Советов рабочих и солдатских депутатов. В краевой Совет вошли главным образом меньшевики и эсеры. Они заявили о своей преданности Временному правительству Керенского, бывшего присяжного поверенного из Ташкента. Логвину был знаком его кирпичный особняк неподалеку от Ходжентской улицы, а потом, когда об Александре Федоровиче заговорили как о новоявленном правителе России, он припомнил, что был когда-то среди его пассажиров такой вот невзрачный надутый человечек с жесткой рыжеватой прической-бобрик. Логвин словно видел, как он стоит на узкой трясущейся площадке и рассматривает выпуклыми водянистыми глазами скучную казахскую степь. «Эх, знать бы… Вот когда — толчок, и под колеса во имя трудового народа…»

Но Логвин Степаненко, тридцатилетний ташкентский железнодорожник, уже понимал, что свергать надо не Керенского, а власть буржуазии.

В Ташкенте, во всем Туркестанском крае возникали массовые организации трудящихся: и русских, и местной бедноты. Летом был организован профсоюз узбекских рабочих-строителей. Его возглавили первые революционеры-узбеки: С. Касымходжаев и А. Бабаджанов. В Самарканде объединились швейники, в Андижане — кожевники. Вернувшиеся домой, мобилизованные еще царским правительством так называемые рабочие-тыловики создали «Совет мусульманских рабочих депутатов». Тогда же, в июне 1917 года, возник союз трудящихся мусульман (Ислам Мехнаткашлари Иттифаки) в Коканде. Е. А. Бабушкин сам занимался этим союзом и добился, чтобы в нем укрепилось большевистское влияние. Активные деятели союза трудящихся мусульман — Ю. Маткаримов, У. Шукуров, А. Мирпулатов — стали одними из первых узбеков, вступивших в большевистскую партию.

В «Очерках истории Коммунистической партии Узбекистана» отмечается важнейшее явление: «Между организациями местной бедноты, Советами и профсоюзами русских рабочих шел непрерывный процесс сближения, обмена представителями, что затем на основе борьбы против общего врага привело к созданию единых многонациональных Советов и других массовых организации трудящихся».

Когда в сентябре 1917 года, в погожий благостный день, в Александровском парке волновалась толпа: рабочие, солдаты, студенты, — Логвин Степаненко (он был здесь же, в группе железнодорожников) с великой радостью замечал и смуглых людей в тюбетейках. Страсти бурлили не только потому, что речь на митинге шла о борьбе с хозяйственной разрухой, а проще о том, как обеспечить трудящийся люд работой и хлебом; многие еще не разобрались, на чьей стороне правда, за кем идти. Лозунги заманчивые были и у левых эсеров, и у меньшевиков, и даже у анархистов. Все же в ревком, который был избран на митинге, вошло пять большевиков (столько же эсеров), а в исполкоме большевики получили одну треть мест. И резолюция была одобрена большевистская. В ней выражался протест «против действии краевого Совета, который не стоит на защите рабочих и солдат и ведет политику соглашательства с буржуазными партиями» [7].