Ушаков

А помощь понадобилась. Крепость нависала своими пушками над городом и была не по зубам десанту. Искусный строитель расположил ее на отвесном берегу, окружил с другой стороны двумя глубокими рвами с водой. Стены для ядер были непробиваемы, а запасы, что были в погребах, позволяли выдержать многомесячную осаду. Но Сенявин не раскачивался долго. Узнал о скрытных тропинках, ведущих в горы, и приказал тащить по ним вверх орудия. Солдаты кряхтели, подхватывали артельные команды и приговорки, напрягая жилы, вытащили громадные пушки на площадки, с которых крепость видна была, как на адмиральской ладони, и бомбардировать ее можно было уже сверху.

Помахали французам: сдавайтесь! В ответ — выстрел. Сигнальный флаг был прострелен. «Ну, погодите же!»

Сенявин дал команду: «Огонь!» Ядра полетели, кроша стены, прыгая по крепостным ступенькам, подкашивая неспрятавшихся стрелков. Заклубилось над крепостью, исчезли ее очертания. И в ответ понеслись громы, зашипели раскаленные ядра. Французы и не думали сдаваться. Не думали! Ну, поддать им еще жару! Жар прибавлялся, рухнули перекрытия главного свода командирского дома. Взорвался один пороховой склад, загорелся погреб. Затрубила труба. Сдаются? Не совсем. Генерал Миоле, начальник гарнизона, соглашался оставить крепость, но предложил посадить гарнизон на русские корабли и отвезти во Францию. Кто победитель-то? Сенявин решил штурмовать. Сил, правда, маловато. Попросил Ушакова добавить, а тот прибыл сам. Не спеша, придирчиво осмотрел все: где какие орудия поставил Сенявин, где стрелков расположил, где ополченцев разместил.

— Молодец, Дмитрий Николаевич. Все верно сделал. Не вывернутся, а мы им с моря добавим! Поднимай мой флаг и с трубачом подайся к коменданту, — обратился он к офицеру Силиверстову, слывшему знатоком французского. — Скажи, кровопролития не желаю, пусть сдаются. Отправлю их всех в Албанию, виноград там хорош, да и вино некислое. Оружие пусть перед нашим строем сложат. А ежели не захотят: разнесем вдребезги. Пощады не будет. Иди. Говори сурово и величественно, как подобает российскому представителю.

Офицер скрылся в воротах крепости. Принесли стульчик, но Ушаков присел на пушечную станину, еще раз огляделся:

— Красиво! Время осеннее, а сколь много листа зеленого. В России уже все опало.

— У нас под Боровском, в Комлеве, поди, уж снег лежит. Но мне, Федор Федорович, холода по нутру.

— Знаю, знаю, что ты любишь со льдами сражаться, — вспомнил Ушаков про то, как вывел Сенявин «Князя Владимира» из кинбурнских льдов в январе 1789 года. — Но за то тебя светлейший и одарил.

— Да ведь он и к вам благоволил, Федор Федорович. И вас предпочитал перед другими, — явно намекая на давний случай, когда Потемкин отдал за строптивость шпагу Сенявина Ушакову и тем самым выказал свое отношение к нему. Ушаков распорядился по справедливости. Сердечности заметной между ними это не прибавило, а понимание того, что в русском флоте самый большой авторитет, от которого мудрости набираться, появилось.

— Да-а, с размахом был человек. Хоть и дворцовый вельможа, но флот обожал и поддерживал, — еще раз согласился Ушаков, не пускаясь в воспоминания о том случае. Говорили еще долго, да все о Ярославской да Калужской губерниях, как будто и не было французов. Из крепости не спеша вышел Силиверстов. Что несет он в руках: мир или новое сражение?

— Ползет, как осенняя муха, — сердился Сенявин.

— Не понукай. Он посланец российский. Егозить не пристало.

Шлюпка хоть и подошла быстро, но Силиверстов выполнял указание точно: ни разу не подбежал, не поторопился.

— Вот, — протянул он скрученную в трубочку бумагу. — Сдаются!

…Вечером, когда Егор Метакса заглянул с новостями от Кадыр-бея, то застал Федора Федоровича в добром настроении при составлении рапортов и писем в Петербург и Константинополь.

— Молодец! Молодец Сенявин! — как бы убеждая кого-то, повторил Ушаков два раза.

— Но ведь вы, ваше превосходительство, имеете претензии к нему, — робко намекнул Метакса на прежнее отношение адмирала к Сенявину.

Ушаков передернулся. Напоминание о ссорах было неприятно: сейчас-то большое дело делали. С раздражением подтвердил:

— Да, да! Я не люблю, очень не люблю Сенявина, — повторил Ушаков, — но он отличный офицер и во всех обстоятельствах может с честью быть моим преемником в предводительствовании флотом.

Лейтенант Метакса видел много достоинств в своем адмирале, преклонялся перед ним, но вот этого восхищения соперником не понимал.

Ушаков подошел к писарю и продиктовал донесение Павлу:

— «Капитан первого ранга и кавалер Сенявин при взятии крепости св. Мавры исполнил повеления мои во всей точности. Во всех случаях, принуждая боем к сдаче, употребил он все возможные способы и распоряжения, как подобает усердному, расторопному и исправному офицеру, с отличным искусством и неустрашимою храбростью».

На груди Сенявина засияла «Анна» 2-й степени. В российском флоте взрастал новый замечательный флотоводец.

Освобождение Ионических островов