Ушаков

— Европа сама была полудикая и в своей латинской гордыне греческую веру больше ненавидела, чем иноверцев. А крестоносцы, латинские рыцари, в своем презренье к тем, кто не молился по ихнему обычаю, и за разумных людей не считали и уничтожали их как ненужную тварь и козявку. Поэтому-то и были известны они в древней Византии как убийцы и грабители. — Драгоман вздохнул. — А мы турок виним в жестокосердии. Тот, кто себя христианином величал, не менее жесток и бессердечен был.

И опять Ушакову увиделась эта жизнь не столь простой и ясной. Знал, что латиняне против веры православной интриги плетут. Но, чтобы убийства тысячные и резню учиняли, не согласовывалось с его понятием о Европе... Да, он вступал на земли, где была великая история, где сплетались судьбы народов разных, где рождалось их величие, где заходило их солнце, чтобы когда-нибудь взойти вновь. Берется ли все сие для учета правителями сих земель? Спросил о том драгомана. Тот к Ушакову проникся и доверительно и тихо сказал:

— Начнись война — все греки за вами будут.

— Ну а те, что под французами на островах венецианских, они нас поддержат или французов?

Драгоман не сразу понял, почему адмирал задал вопрос. Подумал, пожал плечами:

— У них там другие порядки. Кого они там поддерживают, бог знает.

Поехали дальше молча. Впечатление от Константинополя вблизи было другое, чем с корабля. Срывавшийся ветер несколько раз поднимал тучи пыли, улицы были дурно вымощены, завалены грязью, носильщики спотыкались, все чаще останавливались, чтобы сменить друг друга. Не понравился ему и Сераль. Вблизи представился он как беспорядочный сбор домов, мечетей, башен, казарм, бань и садов.

— Там, внутри, есть еще крепостная стена и ворота, за которыми знаменитое здание дивана. В третий двор почти никто не имеет доступа — то двор султанский.

Иностранные посланники проводятся туда через крытый переход из дивана в аудиенц-залу султана.

Подъехали уже в карете к длинной стене с каменными воротами, приостановились.

— Вот за этими дворцовыми Портами и решаются судьбы мира и войны, налогов и походов, иноверцев и посланников иноземных. И, как вы ведаете, титул «Высокая Порта», вроде бы Высокие Ворота, означает правительство султанской Турции.

Горделиво и непреклонно звучало раньше сие название даже для Ушакова, а сейчас поблекло, и просительное что-то было в нем.

У высокой крепостной стены на площади перед мечетью вдруг все затихло. В левом ее углу послышался металлический стук. Нет, то был не барабан, а большой котел, который несли два человека. Впереди них шел в кожаном переднике с оловянными украшениями громадный турок. Он махал плеткой и что-то выкрикивал. Все идущие навстречу сторонились, прижимались к стенам и пропускали его. Ушаков с вопросом взглянул на драгомана.

— Янычары, — негромко пояснил он.

— А котел зачем?

— Ну, котел — штука важная, и похлебка у них серьезное дело. Даже полковник называется Чор-бадже, или разливатель похлебки. Котел же почитается у них за знамя. Когда они выносят его из казармы — это начало какого-то отчаянного предприятия. Что-то и сегодня затеяли.

Ушаков знал, что янычары большую силу при дворе имели, своевольничали, навязывали даже султану решения свои.

— Пошто султан не оградит себя от их разбоя, не разгонит непокорных?

Драгоман в страхе замахал руками:

— О том и думать нельзя. Они окружают султанский трон. А трон сплошь сделан из золота и жемчугом осыпан. Его охранять надо.

— Богат султан?

— Богат, великолепен. — Драгоман опять склонился к уху и жарко зашептал: — Богат, но слаб. Все больше его раздирают янычары, самовластные паши, бессовестные слуги. Да и сам все время опасается за свою жизнь, ожидая удара от родственников. Потому часто здесь братоубийственная резня бывает. Один из дервишей, что здесь святыми почитаются, писал: «Монарх уважает и допускает братоубийство, если речь идет о троне... Врага надо убить, а потом устранить. Каждый должен испольвовать те обстоятельства, которые назначила ему судьба».

— Подобные рассуждения, однако, ужасны и противны разуму нашему христианскому.

— Противны, но таковыми являются, и мы их не переделаем, да, кроме того, сами в подчиненном и угнетенном состоянии находимся. Нынешний султан сию темноту и невежество хочет рассеять, многое на европейский лад перевести. Но позволят ли ему обстоятельства и время сие сделать?

Федор Федорович рассуждал про себя, что время для изменения порядков султан выбрал неважное. Войны, раздоры, страхи всякие...

А перед мечетью происходило что-то непонятное. Вдруг закружились в вертушке черно-желтые живые столбы. Ушаков стал всматриваться и различил, что то люди, одетые в темные накидки и белые юбки. На головах у них возвышались темно-коричневые колпаки. Они приостановились и плавным шагом пошли за ведущим, наверное, старшим, что был в зеленой накидке и зеленом колпаке. Образовав круг и сделав поклон друг другу, они сбросили накидки и вознесли вверх руки. Зазвучали флейты. Ударили бубны.

— То танец пляшущих дервишей — мевлян. Секты божьих людей, как они себя называют.