Вот так и повелось – если воеводе скучно, а скучно ему, холостому, было всегда – брал он утром Олежку, и на задний двор, то палками друг о друга стучали, то настоящей саблей разрешал помахать. Когда ж докучали зеваки, вообще могли уйти в поле.
Село, в котором поселилась семья древоделей, называлось Земки. Нижегородский князь Димитрий Константинович не слишком желал гневить татарских ханов строительством сторожевых засек на Суре Поганой, и до поры до времени обходился одним градом Курмышем. Но как Димитрий Иванович побил Мамая, нижегородец чуток осмелел и велел год назад строить еще одну. Тем паче, что помимо татар тут и мордва хаживала, и булгары могли нагрянуть, и ушкуйники из Нова Города не упускали случая добром поживиться. А место оказалось знатное – на той стороне, где начиналась ордынская земля, стояла высокая гора, окруженная густой рощей. Верхушку разровняли, насколько возмогли, затащили наверх бревна да чугунный язык, и устроили все для костра под навесом. На скалу посадили стражу из четверых служилых людей. Как с высоты такой завидят ворога, так должны немедля огнь запалить, да в чугун бить железом – кому-никому, но в Земках всем слышно – Сура не Волга, можно без лодки с берега на берег доплыть. А только вознеслось на горе пламя, так надобно срочно в Курмыш и в Нижний вестонош слать – вот и вся задумка.
На строительство засеки отправили отряд в три десятка человек. Лес валили и обтесывали на той стороне, а бревна сплавляли в село по реке. Так и места вокруг скалы очищались, и стены строились. Ров, вал, колья, ряд продольных заостренных бревен, ряд, для прочности, поперечных – все это кмети и сами могли сделать, но уж если не просто службу нести, а еще и жить, надобно и жонок свозить, и дома ставить, а главное, церкву – ибо какое поселение без храма, пусть и небольшого пока?
Тут и появился Иван Белый Лоб, лучший плотник-древоделя из всех, которых Андрей Клобук видел, а видел он много чего, ибо удалось ему побывать и в Москве, и в Твери, и в Коломне, и в Рязани, и даже в Нова Городе…
Сыну батяня сказывал, что его самого всему обучил Олежкин дед, которого звали Александром. Младший Белый Лоб деда в живых не застал, чему печалился безмерно, потому как даже если отцовым сказкам верить наполовину, все равно получалось, что тот являлся человеком выдающимся. Род свой он не знал, его подобрали купцы по пути в Царьград – баял, что хотели подкормить да в рабство продать. Но по дороге разговорился с одним из торговцев, да и приглянулся тому мальчуган, то ли кротостью, то ли словом, и поселил купец Сашку в Русской Слободе, что издавна стояла в славном граде, а потом отдал в обучение греческим мастерам. В Царьграде и храмы, и дома – все сделано из камня, но из дерева тоже многое строили, оказался Александр в подмастерьях у плотника. Бит был не раз, бит нещадно, но и науку усвоил крепко.
Видел Александр, и как камень кладут, и как железное оружие из разных полос сваривают – всему научился. Знал, как читать и по-гречески, и по-славянски, и Евангелие помнил чуть ли не наизусть, и строки из Ветхого Завета произносил вслух ежедневно, и жития святых у торговца, своего благодетеля, читал. Тот зело любил ученость книжную, и покупал завернутые в телячью кожу том
Но сгинул торговец во время очередного путешествия – мало ли желающих караван пощипать что на Днепре, что в Диком поле?
Отправили родственники купца Александра с глаз долой – лишний рот всегда обуза, а в местную артель без денежного взноса и инструмента его брать не захотели. И пошел дед искать счастья на далекую родину, которую уж и не помнил совсем. Книги да малость серебра на дорогу – вот и все, что составляло его тогдашнее имущество.
Через пять месяцев оказался в Москве, а там – вот диво! Только заикнулся, что обучался делу в Царьграде, так на него все плотники Занеглименья сбежались смотреть. Рассказчиком Александр, если верить бате, был знатным, но и дело понимал. Как он взял в руки топор, да как прошелся по бревну, да как сим топором, будто ножом коротким, выточил узор сначала звериный, а затем лиственный, мужики почесали затылки, да и взяли его поначалу в помощники, а затем и в равные мастера. Любил он, инструментом помахав, с чела пот отереть дланью, да ко лбу мелкие опилки прилипали. Так с ними и ходил, вот его и прозвали – Белый Лоб.