Урок супружества

— Ладно, они совершенно ужасны. И, вероятнее всего, такими и останутся. Я пишу со времён школы, и, кажется, они нисколько не становятся лучше. Это пустая трата времени. Однако, — в блеске его глаз были мрачная решимость и вызов, как если бы он провоцировал её поспорить, — я не особенно об этом беспокоюсь. Я не брошу.

— Неужели? Вы никогда не казались мне человеком, который способен стерпеть поражение в чём бы то ни было. Даже в поэзии. Зачем продолжать?

— Потому что для меня это способ самовыражения, — надменно произнес маркиз.

— О? — Марианна пыталась сдержать улыбку.

— Потому что они не имеют никакого практического применения. — Долгий вздох. — Потому что это труды Томаса Эффингтона, и они не имеют ничего общего с маркизом Хелмсли или будущим герцогом Роксборо. Потому что, даже если это худшее, что когда–либо было написано человеком, я получаю от этого удовольствие.

Марианна задумчиво рассматривала его. Проживи она хоть сто жизней, а не догадалась бы, что Томас Эффингтон пишет стихи, и никогда не заподозрила бы, что он способен тратить время на то, что он не делает великолепно, независимо от того, сколько удовольствия это ему приносит. Это говорило в его пользу. Чего ещё она не знает об этом человеке?

— Тогда вам, конечно, следует продолжать. — Она обошла вокруг стола, села на стул с низкой спинкой и подобрала смятые стихи. — И как давно, говорите, вы пишете стихи?

— Вечно. — Мужчина настороженно следил за ней.

Марианна расправила бумагу и задумчиво уставилась в неё.

— Что вы делаете?

— Я и сама немного пишу. — Но не так. Написанное ею, кажется, имеет смысл, в то время как его писанина была непонятной смесью едва связанных фраз и зашифрованных мыслей.

— Неужели? — в голосе его звучало подозрение. — Стихи?

— Скорее нечто наподобие дневника, — рассеянно сказала девушка. — Вы понимаете, да, что «позади» не рифмуется с «блестит»?

— Конечно. Я же сказал вам, что я ещё не закончил. — Он почти неслышно повторил два слова.

— В то время как «чахотка» рифмуется с «красотка»; однако, я не очень уверена, что это именно тот образ, который вы хотели бы создать.

— Я просто проверял, подходят ли они.

— Ну, разумеется. — Она спрятала улыбку и подняла на него взгляд. — Вероятно, я могла бы вам пригодиться. Помочь выражать свои мысли.

Томас скрестил руки на груди.

— Премного благодарен, но я знаю, как выразить свои мысли.

Марианна приподняла бровь:

— Чахотка–красотка?

Он внимательно рассматривал её, как человек, который пытается понять, кого он видит — своего спасителя или палача. Наконец, он вздохнул, решившись.

— Что бы вы предложили?

— Ну… — она посмотрела на его каракули. У неё не было ни малейшей идеи, с чего начать. — Ну… — сказала она снова.

Эффингтон обошёл её сзади и наклонился вперёд, чтобы заглянуть через её плечо, опираясь одной рукой на стол рядом с исписанной страницей, а другой — на спинку её стула. Марианна остро ощутила его близость. Его дыхание над её ухом. Движение его груди при каждом вдохе за её спиной. Его присутствие окружало её, поглощало. Он практически обнимал её.

Странное ощущение томления омыло Марианну. На какое–то мгновение ей не хотелось ничего иного, кроме как растаять в его объятиях. Сдаться без каких—либо условий, не думая ни о чём. Не пытаться выиграть в схватке умов, не усваивать никаких уроков. Просто руки Томаса вокруг неё; его губы на её губах; его горячая плоть, касающаяся её плоти. Его…

— Тогда вот так будет лучше, как думаете? — произнесённые с энтузиазмом слова Томаса вырвали её из грёз.

— Несомненно, — промолвила девушка, не имея ни малейшего понятия, о чём он говорит. Он потянулся, чтобы схватить ручку, при этом его плечо на мгновение коснулось её. От этого прикосновения её сердце учащенно забилось в груди. Маркиз обмакнул перо в чернильницу и начал торопливо писать на том же листке, явно не взволнованный тем, как близко они находятся.

— Вот. Так намного лучше. — Внимание Томаса было сосредоточено на бумаге, он продолжал писать, кивая и бормоча что–то скорее себе самому, чем ей.

Марианна почти не слушала его, слишком заинтригованная обнаруженным чувством, чтобы сосредоточиться на тщетных усилиях по переписке плохих стихов. Вчера, этим утром, даже несколько минут назад она бы сказала, что Томас Эффингтон для неё был всего лишь средством достижения цели. Повеса, с которым удобно исследовать границы дозволенного и ощущать полноту жизни. Да, с каждым днём эта идея включала всё больше физических аспектов жизни. В конце концов, она не собиралась выходить замуж и не ждала любви.

Но что это было, что она ощущала сейчас, когда его тело было так близко к ней? Какой бы восхитительно–возбуждающей не была их интимная встреча в саду, это было только вожделение. Она в полной мере им насладилась, и, право, едва ли могла ожидать продолжения.