Урок супружества

— И все же, это так. Здесь я главный. — Его голос стал грубее. — Ваш брат возложил на меня ответственность за вас и ваших сестер, и я серьезно отношусь к этой задаче. Сейчас вы под моей защитой и…

— Какой вздор! — Улыбнувшись, она сделала еще глоток.

— Вздор? Что это за ответ такой — «вздор»?

— Вполне соответствующий той чепухе, что вы несете. — Голос Марианны оставался спокойным, а выражение лица прозаичным. — Я уже не ребенок. И какие бы обещания вы не давали моему брату, в действительности, вы не имеете права говорить мне, что я могу, а чего не могу делать. К тому же вы являетесь лишь дальним родственником мне и моим сестрам.

— Я имею моральные обязательства, — в голосе Томаса почти слышался стон. И он совсем не узнавал себя. Это говорил не Томас Эффингтон. Насколько он мог помнить, так разговаривал его дед. Теперь и он говорил, как бы, чванливо. Но ничего не мог с собой поделать. — И до тех пор пока вы живете под моей крышей, здесь не будет никаких поцелуев. Никого и ни с кем. Я запрещаю.

— Запрещаете? — Поставив бокал, Марианна поднялась. — Что за нелепость. — Она находилась на расстоянии вытянутой руки и сверлила его взглядом. — Я буду целовать, кого захочу и когда захочу. Пеннингтона или Беркли, да даже вас, если на то пошло.

— Да такие, как Пеннингтон и Беркли, известны своей безрассудностью. Вы запросто можете оказаться в центре скандала. С разрушенной репутацией. Я этого не допущу.

— Ну а вы, более благоразумны, чем ваши друзья?

— Хотелось бы в это верить. Но речь сейчас идет не обо мне.

— Вот именно, а обо мне. Поэтому, раз я не собираюсь выходить замуж, моя репутация или отсутствие таковой, едва ли что–то значит. — Голос девушки оставался по–прежнему спокойным, но в глазах сверкал вызов. — Я говорила вам о своих умозаключениях по поводу моей добродетели. Вы наверняка помните…

— Не произносите этого снова.

— Хорошо. Но я все же хочу ощутить всю полноту жизни…

И к своему ужасу, Томас, наконец, понял, истинное значение этой фразы.

— …и мне нужен кто–то, хм, с кем я могла бы разделить эту полноту. Мне нужен кто–то, как я полагаю… кто научил бы меня.

Черт возьми.

— И если вы запрещаете мне целовать кого–либо другого…

— Кого–либо вообще. — Хелмсли сжал челюсти.

— …Кого–либо другого, тогда меня должны поцеловать вы. — Чопорный тон ее голоса не скрывал неповиновения, сверкающего в глазах девушки. Они стояли лицом к лицу. Марианна сняла свои очки и аккуратно положила их на стол. — Я считаю, что это ваша обязанность.

— Моя обязанность? Осмелюсь сказать…Не думаю…что… Я… — Казалось, он не мог подобрать нужных слов. Бог ты мой, да он заикается! Он никогда, за всю свою жизнь, не заикался. Так что же с ним сделала эта невыносимая женщина?

— Томас, подумайте об этом, как об уроке. — Она наклонилась вперед и скользнула губами по его рту.

Томас застыл, борясь между желанием и долгом.

— Урок… — при этих тихих словах, ее губы почти касались его, — …жизни.

Прикосновение Марианны было одновременно неуверенным и решительным. Дерзким и мягким. Невинным и …зазывающим.

Ее руки обвились вокруг его шеи, и он забыл, как дышать. Он желал ее. Хотел этого. Ему следует оттолкнуть ее. Немедля. Пока все мысли о чести и долге не смыло волной желания, пока оно не побороло здравый смысл.

Марианна отстранилась и посмотрела Томасу в глаза.

— Но если вы все же хотите, что бы Пенн…

— Этого я совершенно точно не хочу. — Отшвырнув стакан, маркиз обнял девушку и прижал свои губы к ее.

Будь не ладна эта женщина. Отлично, если она жаждет поцелуя, он ее поцелует. Если она хочет получить урок, он будет более чем рад стать ее учителем. Ее единственным учителем. Уж в этом он знал толк. В душе он боролся с собой, убеждая себя, что всего лишь защищает ее от других мужчин. Она была права. Это его обязанность. Его долг. К тому же он, действительно, был здесь главным, и таким образом, смог бы держать ситуацию под контролем.

Немного наклонив голову, Томас углубил их поцелуй. Когда губы девушки слегка приоткрылись и их языки встретились, все его тело пронзило острое желание. Он притянул ее еще ближе, и тело девушки, растаяв в его руках, прильнуло к нему. Это было также правильно и естественно, как биение сердца. Марианна с жадностью отвечала на его страсть, и этот голод, рожденный невинностью, воспламенял все его чувства. Ее пальцы зарылись глубоко в его волосы, грудь прижималась к его телу, а дыхание стало единым с его собственным.

Руки Томаса ласкали спину Марианны, затем спустились ниже, ощутив плавный изгиб ее ягодиц. Он еще сильнее прижал ее к себе. Жар девичьего тела опалял его даже сквозь слои одежды.

Напольные часы в дальнем углу библиотеки пробили час ночи, и их удары, словно раскаты грома, прогремели в тишине ночи.

Отстранившись, Томас взглянул на Марианну, и в ее глазах увидел отражение собственного потрясения от силы страсти их поцелуя.

О чем Марианне, однако, знать не стоит. Изобразив спокойствие, о котором мог только мечтать, он произнес:

— Смею надеяться, вы получили то, что хотели.