Уроборос

— Слушай, — я подскочила на ноги прямо в Исиде, заставляя брызги от реки поднятся, — я видимо очень умная где-то глубоко внутри, но какого черта ты просто не можешь сказать мне ничего прямо?

— Ты и ответь на этот вопрос, — улыбнулся Оливер, кивая на рисунок, — ты стерла отсюда Всевышнего, перевела качели в замершее вертикальное положение, но почему-то оставила на них Сильнейшего и Безмолвную. При этом, ты говоришь, что это сейчас.

— Я просто предположила, ясно тебе?! — крикнула я, ощущая, как плечи вздрагивают от каждого слова.

— Что предположила, Валери? О чем ты подумала, когда нарисовала это?

— Я, — тряхнув головой, я постаралась поймать вновь ускользающую мысль, — я не знаю. Но ты не говоришь мне ничего прямо, потому что в моей голове какой-то блок, так? Что-то мешает мне видеть очевидное, что я уже знаю.

— Для того, чтобы видеть, Валери, нужно посмотреть, — улыбнувшись, Оливер отвел взгляд, — а закрыв глаза нельзя увидеть ничего, кроме красного света, что на самом деле лишь тонкие капилляры внутри твоей кожи.

Кожа.

Зацепившись за это слово, я вытянула вперед руки. Ведь я сразу заметила это, еще до появления здесь Оливера. Неестественно белые, словно сделанные из фарфора, тонкие, без единого волоса. Не мои руки. Но я чувствовала каждое движение Оливера, его прикосновение волос к плечам. Как в ладони отозвался удар по моей спине, когда тот утешающе похлопал. Чувства были связаны с этим телом. Зажмурившись, я чувствовала, что ноги в воде дрожат.

“Ты правда здесь?”

“А ты здесь?”

Единственная встреча с Безмолвной, что я помню, была здесь. В этом самом месте, а подобно Оливеру, вылезла из воды, и так же, как и он оставалась совершенно сухой.

Ком в горле мешал дышать, а лишь вновь и вновь слышала голос Оливера.

“Посмотри своим страхам в глаза”

Еще бы найти силы их открыть. Сжав руки в кулаки я почувствовала, как ногти впиваются в кожу, оставляя наверняка красные кровавые следы полумесяцев.

Не так.

На фарфоровой бледной коже.

Словно в замедленной съемке видела, как Оливер подползает к краю, отражаясь в Исиде.

Здесь же все должно помогать мне. Даже чертово скачущее туда сюда солнце.

Чувствуя, как соленая влага коснулась щек, я медленно открыла глаза, смотря прямо на гладкую поверхность Исиды.

Сердце остановилось. Сам воздух прекратил движение. Потому что я не могла больше контролировать ничего вокруг. Кроме собственного сознания, что грозилось покинуть и это место. Облизнув губы, я смотрела на свое отражение, что было знакомо мне. Лишь раз я видела ее.

Один чертов раз.

Отражение повторило мое хаотичное движение пальцами по щекам, что размазывали слезы по заостренному лицу.

— Исида Марил, — прошептала я, видя, как губы шевелятся, — нет. Просто Исида. Безмолвная. Это стало началом конца.

Глава 4

Эрик Крейн

Прохладные струи воды стекали по телу возвращая разуму хоть какую-то трезвость. После ухода Бака уснуть так и не получилось. От перегруза информацией голова раскалывалась, а все мысли снова и снова возвращались к Алану. К тому, что сказал Макс. Закрыв кран с горячей водой я все еще стоял под ледяным потоком, обжигающем тело. Срочно заняться делом — это единственный вариант прийти в себя. Той его частью, где нет ничего о братьях, богах и семи тысячелетним существовании. Смеситель треснул в руке. Чертыхнувшись, перекрыл воду и подхватил чистое полотенце. Аромат свежевыстиранного белья успокаивал, возвращая в реальность.

Суть, что пахнет словно утро после мороза.

Ткань затрещала в руках. Опомнившись, я быстро обернул полотенце вокруг бедер, поднимая взгляд в зеркало. Все те же шрамы сеткой захватывающие все тело. Тонкие полумесяцы от зубов чудовищ, что я чувствовал с каждым днем меньше, сейчас словно зажглись ярким пламенем, возвращая в роковой день. Затянувшиеся круглые отметины от приженных ран. Ниточки тех, что умудрялись шить, когда были медикаменты и аптечка. Бесконечная война словно полностью поглотила это тело. Схватившись руками за край раковины, я ближе подвинулся к зеркалу.

— Человек, — прохрипел, прочищая горло, — я — человек.

Мы все ничто. Поток песчинок в чашах весов у тебя в руках.

Ничью жизнь я не мог считать песчинкой. Никогда. Слишком хорошо видел ее ценность. Я помнил обжигающе ледяной дождь и землю, в которой то тонули ноги, то не втыкалась лопата, когда пытался похоронить безымянного Рабоса. На братских могилах, каждый раз вспоминаю его именно так. Безымянный. До одурения больно. Стирая руки до кровавых мозолей, с остервенением рыл ту яму. Словно это могло ему помочь.

Я был готов умереть за них всех.

Нет.

Я действительно умер за них.